Владимир Высоцкий Когда я об стену разбил лицо и члены...

Когда я об стену разбил лицо и члены И все, что только было можно, произнес, Вдруг сзади тихое шептанье раздалось: — Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе Не лучше ль чаю? Или огненный напиток? Чем учинять членовредительство себе, Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. —

Он сказал мне, — приляг, Успокойся, не плачь. — Он сказал: — Я не враг, Я — твой верный палач.

Уж не за полночь — за три, Давай отдохнем. Нам ведь все-таки завтра Работать вдвоем.

Раз дело приняло приятный оборот — Чем черт не шутит — может, правда, выпить чаю? — Но только, знаете, весь ваш палачий род Я, как вы можете представить, презираю.

Он попросил: — Не трожьте грязное белье. Я сам к палачеству пристрастья не питаю. Но вы войдите в положение мое — Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

И не людям, прости, — Счет веду головам. Ваш удел — не ахти, Но завидую вам.

Право, я не шучу, Я смотрю делово — Говори что хочу, Обзывай хоть кого.

Он был обсыпан белой перхотью, как содой, Он говорил, сморкаясь в старое пальто: — Приговоренный обладает, как никто, Свободой слова, то есть подлинной свободой.

И я избавился от острой неприязни И посочувствовал дурной его судьбе. — Как жизнь? -спросил меня палач. — Да так себе… — Спросил бы лучше он: как смерть — за час до казни?.

— Ах, прощенья прошу, — Важно знать палачу, Что, когда я вишу, Я ногами сучу.

Да у плахи сперва Хорошо б подмели, Чтоб моя голова Не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки. — Спасибо! — Что вы! Не извольте возражать! Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать, А грязи нет, — у нас ковровые дорожки.

-Ах, да неужто ли подобное возможно!- От умиленья я всплакнул и лег ничком. Он быстро шею мне потрогал осторожно И одобрительно почмокал языком.

Он шепнул: Ни гугу! Здесь кругом стукачи. Чем смогу — помогу, Только ты не молчи.

Стану ноги пилить — Можешь ересь болтать, Чтобы казнь отдалить, Буду дольше пытать.

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье! А я уже дождаться утра не могу. Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, Я крикну весело: — Остановись, мгновенье, —

Чтоб стоны с воплями остались на губах! — Какую музыку, — спросил он, — дать при этом? Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам, Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

Будет больно — поплачь, Если невмоготу, — Намекнул мне палач. — Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он, Правда, сам загрустил — Помнят тех, кто казнен, А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом, Назвав ее лишь подражаньем топору Он посочувствовал французкому двору И не казненным, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен, Был оживлен и сыпал датами привычно. Он знал доподлинно — кто, где и как казнен, И горевал о тех, над кем работал лично.

— Раньше, — он говорил, — Я дровишки рубил, Я и стриг, я и брил, И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту И губил свой талант, А на этом посту Повернулось на лад.

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева, Рубил, должно быть, для наглядности, рукой. А в то же время знать не знал, кто он такой, — Невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался, Он дул на воду, грея руки о стекло. Об инквизиции с почтеньем отзывался И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи, Вдруг палач зарыдал — Дескать, жертвы мои Все идут на скандал.

— Ах, вы тяжкие дни, Палачева стерня. Ну за что же они Ненавидят меня?

Он мне поведал назначенье инструментов. Все так не страшно — и палач как добрый врач. — Но на работе до поры все это прячь, Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь, Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, А он примерится, когда ты подойдешь, Возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.

Накричали речей Мы за клан палачей. Мы за всех палачей Пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел, Чуть не лопнул, крича. Я орал: — Кто посмел Обижать палача?!

Смежила веки мне предсмертная усталость. Уже светало, наше время истекло. Но мне хотя бы перед смертью повезло — Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, Согнал назойливую муху мне с плеча. Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье И образ доброго чудного палача.

1978