Павел Васильев Дорога

Далекий край, нежданно проблесни Студеным паром первой полыньи, Июньским лугом, песней на привале, Чтоб родины далекие огни Навстречу мне, затосковав, бежали. Давайте вспомним и споем, друзья, Те горестные песни расставанья, Которые ни позабыть нельзя, Ни затушить, как юности сиянье. Друзья, давайте вспомним про дела, Про шалости веселых и безусых. Споем, споем, чтоб песня нас зажгла, Чтоб павой песня по полу прошла, Вся в ярых лентах, в росшивах и в бусах, Чтоб стукнула на счастье каблуком И, побледнев, в окошке загрустила По-старому. И, всё равно о ком, Чтоб пела в трубах, кровью и ледком Оттаивала песенная сила. Есть в наших песнях старая тоска Солдатских жен, и пахарей, и пьяниц, Пожаров шум и перезвон песка, Комарий стон, что тоньше волоска, И сговор птиц, и девушек румянец, Любовей, дружбы и людей разброд. Пускай нас снова песня заберет — Разлук не видно, не было печали. В последний раз затеем хоровод Вокруг того, что молодостью звали. По-разному нам было петь дано, Певучий дом наш оскудел, как улей, Не одному заказаны давно Дороги к песне шашкой или пулей, Не нам глаза печалить дотемна, Мы их помянем, ладно. Выпьем, что ли! Найти башку, потерянную в поле, И зачерпнуть башкою той вина. Приятель мой, затихни и взгляни: Стоят березы в нищенской одежде, Каленый глаз, мельканье головни, — То набегают родины огни Прибоями, как набегали прежде. Ты расскажи мне, молодость, почто ж Мы странную испытываем дрожь, Родных дорог развертывая свиток, И почему там даже воздух схож С дыханьем матерей полузабытых? И отступили гиблые леса, И свет в окне раскрытом не затем ли, Чтоб смолк суровый шепот колеса? И то ли свет, и то ли горсть овса Летит во тьме, не падая на землю. Решайся же не протянуть руки. Там за окном в удушные платки Сестра твоя закутывает плечи, Так, значит, крепко детство на замки Запрятывает сердце человечье. Запрятывает (прошлая теплынь! Сады и ветер) сердце (а калитка Распахнута). О, хищная полынь, Бегущая наперерез кибитке! Но сколько их влачилось здесь в пыли — Героев наших, как они скитались, Как жизни их, как мысли их текли, Какие сны им по пути встречались!.. И Александр в метелях сих плутал — О, бубны троек и копыт провал! (Ночь пролетит, подковами мерцая, В пустынный гул) — и Лермонтов их гнал Так, что мешались звезды с бубенцами. Охотницкою ветряною ранью Некрасова мотал здесь тарантас. Так начиналось ты, повествованье Глухой зари и птичьего рыданья, И только что нас проводивших глаз. На песенных туманных переправах Я задержался только потому, Что мне еще неясно в первых главах, О чем шептать герою моему, Где он следы оставил за собою, — Не видно их — так рано и темно, — Что у него отобрано судьбою, И что — людьми, и что ему дано. Иль горсть весны и звонкий ковкий лед, (А кони ржут) и холодок разлуки, И череда веселья (поворот), И от пожатий зябнущие руки. Послушаем же карусельный ход Его воспоминаний (утрясет Такою ночью на таких путях), Тому кибитка, может быть, виною. В просветах небо низкое, родное. Ах, эти юбки в розовых цветах, Рассыпанных — куда попало! Ах, Пшеничная прическа в два узла, Широким гребнем схваченная наспех, И скрученные, будто бы со зла, Серебряные цепи на запястьях, И золотой, чуть слышимый пушок, Чуть различимый и почти невинный, И бедра там, где стянут ремешок, — Два лебедя, и даже привкус винный Созревших губ, которых я не смог Еще коснуться, но уже боюсь Коснуться их примятых красных ягод. ................... ................... Но слишком рано прошумят и лягут Большие тени ветреных берез, И пробежит берестовый мороз Над нами, в нас. Всё ж Настенька похожа На розан ситцевый, как ни крути. Под юбки бы… По золоченой коже Скользить, скользить и родинку найти. Я знаю: от ступни и до виска Есть много жилок, и попробуй тронь их — Сейчас же кровь проступит на ладони, И сделается тоньше волоска Твое дыханье, и сойдет на нет. Там так темно, что отовсюду свет, Как рядом с солнцем может быть темно, Темно до звезд, тепло как в гнездах птичьих, И столько радостей, что мудрено постичь их, И не постичь их тоже мудрено. Под юбки бы. Но в юбках столько складок, Но воздух горек до того, что сладок. ................... ................... Но дядя Яша ей сказал «нельзя», Да и к тому ж она меня боится. Ну что ж, пускай, твой дядя не дурак, Хитер он в меру, но не в этом сила… Бесстыдная, ты ароматна так, Как будто лето в травах пробродила, Как будто раздевали догола Тебя сто раз и всё же не узнали, Как ты смеешься, до чего ты зла, — Да и узнать удастся им едва ли. Ты поднялась, и волосы упали — Пшеничная прическа в два узла. Проказница, теперь понятно мне… Ты спуталась уже давно с другими. Гудящая, как тетива, под ними, Ты мечешься, безумная, во сне. Ко мне прижавшись, думаешь о них, Медовая, крутая, травяная, И, тяжесть каждого припоминая, Любого ждешь, любой тебе жених.

И да простится автору, что он Подслушивал, как память шепчет это. Он сам был в Настю по уши влюблен, В рассвет озябший, в травяное лето, В кувшин с колодезною темью и В большое небо родины, в побаски (В тех тальниковых дудках, помяни, Древесные дудели соловьи С полуночи до журавлиной пляски).

Пусть будет трижды мой расценщик прав, Что нам теперь не до июньских трав И что герою моему приличней О тракторах припомнить в этот час. Ведь было бы во много раз привычней, Ведь было бы спокойней в сотню раз. Но больше, чем страною всей, давно Машин уборочных и посевных и разных В стихах кудрявых, строчкой и бессвязных, Поэтами уже произведено.

Я полон уваженья к тракторам, Они нас за волосы к свету тянут, Как те овсы, что вслед за ними встанут, Они теперь необходимы нам. Я сам давно у трактора учусь И, если надо, плугом прицеплюсь, Чтоб лемеха стальными лебедями Проплыли в черноземе наших дней, Но гул машин и теплый храп коней По-разному овладевают нами.

Пускай же сын мой будущий прочтет, Что здесь, в стране машины и колхоза, В стране войны — был птичий перелет, В моей стране существовали грозы.

1933