Васильев Павел Николаевич

Павел Васильев Автобиографические главы

1

Широк и красен галочий закат. Вчера был дождь. В окоченевших кадках, Томясь, ночует черная вода, По водосточным трубам ночь подряд Рыдания теснились. Ветром сладким До горечи пропахла лебеда.

О, кудри царские по палисадам, Как перенесть я расставанье смог?. Вновь голубей под крышей воркованье… Вот родина! Она почти что рядом. Остановлюсь. Перешагну порог. И побоюсь произнести признанье.

Так вот где начиналась жизнь моя! Здесь канареечные половицы Поют легонько, рыщет свет лампад, В углах подвешен. Книга «Жития Святых», псалмы. И пологи из ситца. Так вот где жил я двадцать лет назад!

Вот так, лишь только выйдешь на крыльцо, Спокойный ветер хлынет от завозен, — Тяжелый запах сбруи и пшениц… О, весен шум и осени винцо! Был здесь январь, как горностай, морозен, А лето жарче и красней лисиц.

В загоне кони, ржущие из мглы… Так вот она, мальчишества берлога — Вот колыбель сумятицы моей! Здесь может, даже удочки целы, Пойти сыскать, подправить их немного И на обрыв опять ловить язей.

Зачем мне нужно возвращать назад Менял ладони, пестрые базары, Иль впрямь я ждал с томленьем каждый год: Когда же мимо юбки прошумят Великомученицы Варвары И солнце именинное взойдет?.

Ведя под ручку шумных жен своих, Сходились молчаливые соседи, И солнце смех раздаривало свой, Остановясь на рожах их тупых, На сапогах, на самоварной меди… Неужто это правило душой?

А именины шли своим путем, Царевной-нельмой, рюмками вишневки. Тряслись на пестрых дугах бубенцы, Чуть вздрагивал набухшим чревом дом, И кажется теперь мне: по дешевке Скупили нас тогда за леденцы.

В загонах кони, ржущие из мглы… А на полтинах решки и орлы, На бабьих пальцах кольца золотые, И косы именинницы белы. И славил я порукой кабалы Варвары Федоровны волосы седые!

2

Не матери родят нас — дом родит. Трещит в крестцах, и горестно рожденье В печном дыму и лепете огня. Дом в ноздри дышит нам, не торопясь растит, И вслед ему мы повторяем мненье О мире, о значенье бытия.

Здесь первая пугливая звезда Глядит в окно к нам, первый гром грохочет. Дед учит нас припрятать про запас. Дом пестует, спокойный, как всегда. И если глух, то слушать слез не хочет, Ласкает ветвью, розгой лупит нас.

И все ж мы помним бисеры зимы, Апрель в ручьях, ворон одежду вдовью, И сеновалы, и собак цепных, И улицы, где повстречались мы С непонятою до сих пор любовью, — Как ни крути, не позабудем их!

Нас мучило, нас любопытство жгло. Мы начинали бредить ставкой крупной, Мы в каждую заглядывали щель. А мир глядел в оконное стекло, Насмешливый, огромный, недоступный, И звал бежать за тридевять земель.

Но дом вручил на счастье нам аршин, И, помышляя о причудах странствий, Мы знали измеренья простоту, Поверив в блеск колесных круглых шин, И медленно знакомились с пространством, От дома удаляясь на версту, —

Не более. Что вспоминаешь ты, Сосед мой хмурый? Может быть, подвалы, В которых жил отец твой за гроши На городских окраинах, кресты Кладбищ для бедных, и зловонье свалок, И яркий пряник в праздник — для души?

Но пестовала жизнь твою, любя, Другая, неизвестная мне сила. И был чужим сосущий соки дом, И вечером, поцеловав тебя, Твоя сестра на улицу ходила, Блестя слезой, от матери тайком.

И поздно ночью, возвратясь из мглы, Полтинники, где решки и орлы, Она с тобою, торопясь, считала. И сутки были, как они, круглы. Мир, затопляя темные углы, Пел ненавистью крепкого накала.

3

Дышал легко станичный город наш, Лишь обожравшись — тяжко. Цвет акаций, Березы в песнях, листьях и пыли, И на базарах крики: «Сколько дашь?» Листы сырых, запретных прокламаций До нас тогда, товарищ, не дошли.

У нас народ все метил загрести Жар денежный и в сторону податься. Карабкались за счастьем, как могли, — Не продохнуть от свадеб и крестин.

Да, гневные страницы прокламаций До нас тогда, товарищ, не дошли. Да если б даже! — и дошла одна, Всяк, повстречав, изматерился б сочно И к приставу немедленно отнес. Был хлеб у нас, хватало и вина, Стояла церковь прочно, рядом прочно — Цена на хлеб, на ситец, на овес.

И до сих пор стоят еще, крепки, Лабазы: Ганин, Осипов, «Потанин, И прочие фамилии купцов… Шрапнельными стаканами горшки Заменены. В них расцвели герани — Вот что осталось от былых боев,

Сюда пришедших. Двадцать лет назад Здесь подбородки доблестно жирели, Купецкие в степях паслись стада, Копился в пище сладковатый яд. В шкатулках тлели кольца, ожерелья Из жемчугов. И серьги в два ряда.

Не потому ли, выгибая клюв, Здесь Анненков собрал большую стаю — Старшой меньших! Но вывелась семья, И, черные знамена развернув, Он отлетал, крепя крыло, к Китаю, И степью тек, тачанками гремя.

И мало насчитаешь здесь имен, Отдавших жизнь за ветры революций, Любимых, прославляемых теперь. Хребты ломая, колокольный звон Людей глушил. Но все-таки найдутся Один иль два из приоткрывших дверь

В далекое. И даже страшно мне: Да, этот мир, настоян на огне, И погреба его еще не раз взорвутся, Еще не раз деревья расцветут, И, торопясь, с винтовками пройдут В сквозную даль солдаты революций.

4

Был город занят красными, они Расположились в Павлодаре. Двое Из них…

1934

В избранном Добавить в избранное Подождите...

Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:

Комментарии читателей

    Если в тексте ошибка, выделите полностью слово с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter, чтобы сообщить.