Марина Цветаева Н. Н. В.
(Н. Н. В.)
«Не позволяй страстям своим переступать порог воли твоей. — Но Аллах мудрее...» (Тысяча и одна ночь)1
Большими тихими дорогами, Большими тихими шагами… Душа, как камень, в воду брошенный Всe расширяющимися кругами…
Та глубока — вода, и та темна — вода… Душа на все века — схоронена в груди. И так достать ее оттуда надо мне, И так сказать я ей хочу: в мою иди!
27 апреля 1920
2
Целому морю — нужно все небо, Целому сердцу — нужен весь Бог.
27 апреля 1920
3
«То — вопреки всему — Англия...»
Пахнуло Англией — и морем — И доблестью. — Суров и статен. — Так, связываясь с новым горем, Смеюсь, как юнга на канате
Смеется в час великой бури, Наедине с господним гневом. В блаженной, обезьяньей дури Пляша над пенящимся зевом.
Упорны эти руки, — прочен Канат, — привык к морской метели! И сердце доблестно, — а впрочем, Не всем же умирать в постели!
И вот, весь холод тьмы беззвездной Вдохнув — на самой мачте — с краю — Над разверзающейся бездной — Смеясь! — ресницы опускаю…
27 апреля 1920
4
Времени у нас часок. Дальше — вечность друг без друга! А в песочнице — песок — Утечет!
Что меня к тебе влечет — Вовсе не твоя заслуга! Просто страх, что роза щек — Отцветет.
Ты на солнечных часах Монастырских — вызнал время? На небесных на весах — Взвесил — час?
Для созвездий и для нас — Тот же час — один — над всеми. Не хочу, чтобы зачах — Этот час!
Только маленький часок Я у Вечности украла. Только час — на Всю любовь.
Мой весь грех, моя — вся кара. И обоих нас — укроет — Песок.
5
«я в темноте ничего не чувствую: что рука — что доска».
Да, друг невиданный, неслыханный С тобой. — Фонарик потуши! Я знаю все ходы и выходы В тюремной крепости души.
Вся стража — розами увенчана: Слепая, шалая толпа! — Всех ослепила — ибо женщина, Всe вижу — ибо я слепа.
Закрой глаза и не оспаривай Руки в руке. — Упал засов. — Нет — то не туча и не зарево! То конь мой, ждущий седоков!
Мужайся: я твой щит и мужество! Я — страсть твоя, как в оны дни! А если голова закружится, На небо звездное взгляни!
6
— «А впрочем. Вы ведь никогда не ходите мимо моего дому...»
Мой путь не лежит мимо дому — твоего. Мой путь не лежит мимо дому — ничьего.
А всe же с пути сбиваюсь, (Особо весной!) А всe же по людям маюсь, Как пес под луной.
Желанная всюду гостья! Всем спать не даю! Я с дедом играю в кости, А с внуком — пою.
Ко мне не ревнуют жены: Я — голос и взгляд. И мне не один влюбленный Не вывел палат.
Смешно от щедрот незваных Мне ваших, купцы! Сама воздвигаю за ночь — Мосты и дворцы.
(А что говорю, не слушай! Всe мелет — бабье!) Сама поутру разрушу Творенье свое.
Хоромы — как сноп соломы — ничего! Мой путь не лежит мимо дому — твоего.
27 апреля 1920
7
Глаза участливой соседки И ровные шаги старушьи. В руках, свисающих как ветки — Божественное равнодушье.
А юноша греметь с трибуны Устал. — Все молнии иссякли. — Лишь изредка на лоб мой юный Слова — тяжелые, как капли.
Луна как рубище льняное Вдоль членов, кажущихся дымом. — Как хорошо мне под луною — С нелюбящим и нелюбимым.
29 апреля 1920
8
«День — для работы, вечер — для беседы, а ночью нужно спать.»
Нет, легче жизнь отдать, чем час Сего блаженного тумана! Ты мне велишь — единственный приказ! — И засыпать и просыпаться — рано.
Пожалуй, что и снов нельзя Мне видеть, как глаза закрою. Не проще ли тогда — глаза Закрыть мне собственной рукою?
Но я боюсь, что все ж не будут спать Глаза в гробу — мертвецким сном законным. Оставь меня. И отпусти опять: Совенка — в ночь, бессонную — к бессонным.
14 мая 1920
9
В мешок и в воду — подвиг доблестный! Любить немножко — грех большой. Ты, ласковый с малейшим волосом, Неласковый с моей душой.
Червонным куполом прельщаются И вороны, и голубки. Кудрям — все прихоти прощаются, Как гиацинту — завитки.
Грех над церковкой златоглавою Кружить — и не молиться в ней. Под этой шапкою кудрявою Не хочешь ты души моей!
Вникая в прядки золотистые, Не слышишь жалобы смешной: О, если б ты — вот так же истово Клонился над моей душой!
14 мая 1929
10
На бренность бедную мою Взираешь, слов не расточая. Ты — каменный, а я пою, Ты — памятник, а я летаю.
Я знаю, что нежнейший май Пред оком Вечности — ничтожен. Но птица я — и не пеняй, Что легкий мне закон положен.
16 мая 1920
11
Когда отталкивают в грудь, Ты на ноги надейся — встанут! Стучись опять к кому-нибудь, Чтоб снова вечер был обманут.
… с канатной вышины Швыряй им жемчуга и розы. … друзьям твоим нужны — Стихи, а не простые слезы.
16 мая 1920
12
Сказавший всем страстям: Прости — Прости и ты. Обиды наглоталась всласть. Как хлещущий библейский стих, Читаю я в глазах твоих: «Дурная страсть!»
В руках, тебе несущих есть, Читаешь — лесть. И смех мой — ревность всех сердец! — Как прокаженных бубенец — Гремит тебе.
И по тому, как в руки вдруг Кирку берешь — чтоб рук Не взять (не те же ли цветы?), Так ясно мне — до тьмы в очах! — Что не было в твоих стадах Черней — овцы.
Есть остров — благостью Отца, — Где мне не надо бубенца, Где черный пух — Вдоль каждой изгороди. — Да. — Есть в мире — черные стада. Другой пастух.
17 мая 1920
13
Да, вздохов обо мне — край непочатый! А может быть — мне легче быть проклятой! А может быть — цыганские заплаты — Смиренные — мои
Не меньше, чем несмешанное злато, Чем белизной пылающие латы Пред ликом судии.
Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната, Долг плясуна — забыть, что знал когда — то Иное вещество,
Чем воздух — под ногой своей крылатой! Оставь его. Он — как и ты — глашатай Господа своего.
17 мая 1920
14
Суда поспешно не чини: Непрочен суд земной! И голубиной — не черни Галчонка — белизной.
А впрочем — что ж, коли не лень! Но всех перелюбя, Быть может, я в тот черный день Очнусь — белей тебя!
17 мая 1920
15
«Я не хочу — не могу — и не умею Вас обидеть.»
Так из дому, гонимая тоской, — Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой, Всей страстью — позабыть! — Как вал морской, Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
О вспененный высокий вал морской Вдоль каменной советской Поварской!
Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг — Твои глаза! — Все руки по иконам — Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук, Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!
И, приступом, как резвая волна, Беру головоломные дома.
Всех перецеловала чередом. Вишу в окне. — Москва в кругу просторном. Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом… Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
И пятилетний, прожевав пшено: — «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»…
Так, оплетенная венком детей, Сквозь сон — слова: «Боюсь, под корень рубит — Поляк… Ну что? — Ну как? — Нет новостей?» — «Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!»
И, репликою мужа изумив, Иду к жене — внимать, как друг ревнив.
Стихи — цветы — (И кто их не дает Мне за стихи?) В руках — целая вьюга! Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед! Чтоб по людскому цирковому кругу
Дурную память загонять в конец, — Чтоб только не очнуться, наконец!
Так от тебя, как от самой Чумы, Вдоль всей Москвы — … длинноногой Кружить, кружить, кружить до самой тьмы — Чтоб, наконец, у своего порога
Остановиться, дух переводя… — И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя!
17 — 19 мая 1920
16
Восхищенной и восхищeнной, Сны видящей средь бела дня, Все спящей видели меня, Никто меня не видел сонной.
И оттого, что целый день Сны проплывают пред глазами, Уж ночью мне ложиться — лень. И вот, тоскующая тень, Стою над спящими друзьями.
17 — 19 мая 1920
17
Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеею в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что — невинна.
Я утверждаю, что во мне покой Причастницы перед причастьем. Что не моя вина, что я с рукой По площадям стою — за счастьем.
Пересмотрите всe мое добро, Скажите — или я ослепла? Где золото мое? Где серебро? В моей руке — лишь горстка пепла!
И это всe, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это всe, что я возьму с собой В край целований молчаливых.
18
Пригвождена к позорному столбу, Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр — мать Так на ребенка своего не взглянет. Что за тебя, который делом занят, Не умереть хочу, а умирать. Ты не поймешь, — малы мои слова! — Как мало мне позорного столба!
Что если б знамя мне доверил полк, И вдруг бы ты предстал перед глазами С другим в руке — окаменев как столб, Моя рука бы выпустила знамя… И эту честь последнюю поправ, Прениже ног твоих, прениже трав.
Твоей рукой к позорному столбу Пригвождена — березкой на лугу
Сей столб встает мне, и не рокот толп — То голуби воркуют утром рано… И всe уже отдав, сей черный столб Я не отдам — за красный нимб Руана!
19
Ты этого хотел. — Так. — Аллилуйя. Я руку, бьющую меня, целую.
В грудь оттолкнувшую — к груди тяну, Чтоб, удивясь, прослушал — тишину.
И чтоб потом, с улыбкой равнодушной: — Мое дитя становится послушным!
Не первый день, а многие века Уже тяну тебя к груди, рука
Монашеская — хладная до жара! — Рука — о Элоиза! — Абеляра.
В гром кафедральный — дабы насмерть бит Ты, белой молнией взлетевший бич!
19 мая 1920, Канун Вознесения
20
Сей рукой, о коей мореходы Протрубили на сто солнц окрест, Сей рукой, в ночах ковавшей — оды, Как неграмотная ставлю — крест.
Если ж мало, — наперед согласна! Обе их на плаху, чтоб в ночи Хлынувщим — веселым валом красным Затопить чернильные ручьи!
20 мая 1920
21
И не спасут ни стансы, ни созвездья. А это называется — возмездье За то, что каждый раз,
Стан разгибая над строкой упорной, Искала я над лбом своим просторным Звезд только, а не глаз.
Что самодержцем Вас признав на веру, — Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос, Без Вас мне не был пуст!
Что по ночам, в торжественных туманах, Искала я у нежных уст румяных — Рифм только, а не уст.
Возмездие за то, что злейшим судьям Была — как снег, что здесь, под левой грудью Вечный апофеоз!
Что с глазу на глаз с молодым Востоком Искала я на лбу своем высоком Зорь только, а не роз!
20 мая 1920
22
Не так уж подло и не так уж просто, Как хочется тебе, чтоб крепче спать. Теперь иди. С высокого помоста Кивну тебе опять.
И, удивленно подымая брови, Увидишь ты, что зря меня чернил: Что я писала — чернотою крови, Не пурпуром чернил.
23
Кто создан из камня, кто создан из глины, А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, мне имя — Марина, Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти — Тем гроб и надгробные плиты… — В купели морской крещена — и в полете Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети Пробьется мое своеволье. Меня — видишь кудри беспутные эти? — Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена, Я с каждой волной — воскресаю! Да здравствует пена — веселая пена — Высокая пена морская!
23 мая 1920
24
Возьмите всe, мне ничего не надо. И вывезите в… Как за решетку розового сада Когда — то Бог — своей рукою — ту.
Возьмите все, чего не покупала: Вот… и… и тетрадь. Я все равно — с такой горы упала, Что никогда мне жизни не собрать!
Да, в этот час мне жаль, что так бесславно Я прожила, в таком глубоком сне, — Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву, Благое дело сотворите мне.
И вместо той — как… Как рокот площадных вселенских волн — Вам маленькая слава будет — эта: Что из — за Вас… — новый холм.
23 мая 1920
25
СМЕРТЬ ТАНЦОВЩИЦЫ
Вижу комнату парадную, Белизну и блеск шелков. Через всe — тропу громадную — Черную — к тебе, альков.
В головах — доспехи бранные Вижу: веер и канат. — И глаза твои стеклянные, Отражавшие закат.
24 мая 1920
26
Я не танцую, — без моей вины Пошло волнами розовое платье. Но вот обеими руками вдруг Перехитрeн, накрыт и пойман — ветер.
Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен, Чуть — чуть в краях подрагивает. — Пойман! О, если б Прихоть я сдержать могла, Как разволнованное ветром платье!
24 мая 1920
27
Глазами ведьмы зачарованной Гляжу на Божие дитя запретное. С тех пор как мне душа дарована, Я стала тихая и безответная.
Забыла, как речною чайкою Всю ночь стонала под людскими окнами. Я в белом чепчике теперь — хозяйкою Хожу степенною, голубоокою.
И даже кольца стали тусклые, Рука на солнце — как мертвец спеленутый. Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, А в солонице соль лежит нетронута…
25 мая 1920
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей