Борис Соловьев Три свидания
Заранее над смертью торжествуя И цепь времен любовью одолев, Подруга вечная, тебя не назову я, Но ты почуешь трепетный напев…
Не веруя обманчивому миру, Под грубою корою вещества Я осязал нетленную порфиру И узнавал сиянье Божества…
Не трижды ль ты далась живому взгляду – Не мысленным движением, о нет! – В предвестие, иль в помощь, иль в награду На зов души твой образ был ответ.
1
И в первый раз,– о, как давно то было! – Тому минуло тридцать шесть годов, Как детская душа нежданно ощутила Тоску любви с тревогой смутных снов.
Мне девять лет, онах… ей девять тоже. «Был майский день в Москве», как молвил Фет. Признался я. Молчание. О, Боже Соперник есть. А! он мне даст ответ.
Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье. Душа кипит в потоке страстных мук. Житейское… отложим… попеченье – Тянулся, замирал и замер звук.
Алтарь открыт… Но где ж священник, дьякон? И где толпа молящихся людей? Страстей поток,– бесследно вдруг иссяк он. Лазурь кругом, лазурь в душе моей.
Пронизана лазурью золотистой, В руке держа цветок нездешних стран, Стояла ты с улыбкою лучистой, Кивнула мне и скрылася в туман.
И детская любовь чужой мне стала, Душа моя – к житейскому слепа… И немка-бонна грустно повторяла: «Володинька – ах! слишком он глупа!»
2
Прошли года. Доцентом и магистром Я мчуся за границу в первый раз. Берлин, Ганновер, Кёльн – в движенье быстром Мелькнули вдруг и скрылися из глаз.
Не света центр, Париж, не край испанский, Не яркий блеск восточной пестроты – Моей мечтою был Музей Британский, И он не обманул моей мечты.
Забуду ль вас, блаженные полгода? Не призраки минутной красоты, Не быт людей, не страсти, не природа – Всей, всей душой одна владела ты.
Пусть там снуют людские мириады Под грохот огнедышащих машин, Пусть зиждутся бездушные громады, – Святая тишина, я здесь один.
Ну, разумеется, cum grano salis! Я одинок был, но не мизантроп; В уединении и люди попадались, Из коих мне теперь назвать кого б?
Жаль, в свой размер вложить я не сумею Их имена, не чуждые молвы… Скажу: два-три британских чудодея Да два иль три доцента из Москвы.
Всё ж больше я один в читальном зале; И верьте иль не верьте – видит Бог, Что тайные мне силы выбирали Всё, что о ней читать я только мог.
Когда же прихоти греховные внушали Мне книгу взять «из оперы другой» – Такие тут истории бывали, Что я в смущенье уходил домой.
И вот однажды – к осени то было – Я ей сказал: «О Божества расцвет Ты здесь, я чую,– что же не явила Себя глазам моим ты с детских лет?»
И только я помыслил это слово – Вдруг золотой лазурью все полно, И предо мной она сияет снова – Одно ее лицо – оно одно.
И то мгновенье долгим счастьем стало, К земным делам опять душа слепа, И если речь «серьезный» слух встречала, Она была невнятна и глупа.
3
Я ей сказал: «Твоё лицо явилось, Но всю тебя хочу я увидать. Чем для ребенка ты не поскупилась, В том – юноше нельзя же отказать!»
«В Египте будь!» – внутри раздался голос. В Париж – и к югу пар меня несет. С рассудком чувство даже не боролось: Рассудок промолчал, как идиот.
На Льон, Турин, Пьяченцу и Анкону, На Фермо, Бари, Бриндизи – и вот По синему трепещущему лону Уж мчит меня британский пароход.
Кредит и кров мне предложил в Каире Отель «Аббат» – его уж нет, увы! Уютный, скромный, лучший в целом мире… Там были русские, и даже из Москвы.
Всех тешил генерал – десятый номер, – Кавказскую он помнил старину… Его назвать не грех – давно он помер, И лихом я его не помяну.
То Ростислав Фаддеев был известный, В отставке воин и владел пером. Назвать кокотку иль собор поместный – Ресурсов тьма была сокрыта в нём.
Мы дважды в день сходились за табльдотом; Он весело и много говорил, Не лез в карман за скользким анекдотом И философствовал по мере сил.
Я ждал меж тем заветного свиданья, И вот однажды, в тихий час ночной, Как ветерка прохладное дыханье: «В пустыне я – иди туда за мной».
Идти пешком (из Лондона в Сахару Не возят даром молодых людей, – В моем кармане – хоть кататься шару, И я живу в кредит уж много дней)
Бог весть куда, без денег, без припасов, И я в один прекрасный день пошёл – Как дядя Влас, что написал Некрасов. (Ну, как-никак, а рифму я нашёл).
Смеялась, верно, ты, как средь пустыни В цилиндре высочайшем и в пальто, За чёрта принятый, в здоровом бедуине Я дрожь испуга вызвал и за то
Чуть не убит,– как шумно, по-арабски Совет держали шейхи двух родов, Что делать им со мной, как после рабски Скрутили руки и без лишних слов
Подальше отвели, преблагородно Мне руки развязали – и ушли. Смеюсь с тобой: богам и людям сродно Смеяться бедам, раз они прошли.
Тем временем немая ночь на землю Спустилась прямо, без обиняков. Кругом лишь тишину одну я внемлю Да вижу мрак средь звёздных огоньков.
Прилегши наземь, я глядел и слушал… Довольно гнусно вдруг завыл шакал; В своих мечтах меня он, верно, кушал, А на него и палки я не взял.
Шакал-то что! Вот холодно ужасно… Должно быть, нуль,– а жарко было днём… Сверкают звезды беспощадно ясно; И блеск, и холод – во вражде со сном.
И долго я лежал в дремоте жуткой, И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!» И я уснул; когда ж проснулся чутко – Дышали розами земля и неба круг.
И в пурпуре небесного блистанья Очами, полными лазурного огня, Глядела ты, как первое сиянье Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки – Всё обнял тут один недвижный взор… Синеют подо мной моря и реки, И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было – Один лишь образ женской красоты… Безмерное в его размер входило, – Передо мной, во мне – одна лишь ты.
О лучезарная! тобой я не обманут: Я всю тебя в пустыне увидал… В моей душе те розы не завянут, Куда бы ни умчал житейский вал.
Один лишь миг! Видение сокрылось – И солнца шар всходил на небосклон. В пустыне тишина. Душа молилась, И не смолкал в ней благовестный звон.
Дух бодр! Но все ж не ел я двое суток, И начинал тускнеть мой высший взгляд. Увы! как ты ни будь душою чуток, А голод ведь не тётка, говорят.
На запад солнца путь держал я к Нилу И вечером пришел домой в Каир. Улыбки розовой душа следы хранила, На сапогах – виднелось много дыр.
Со стороны всё было очень глупо (Я факты рассказал, виденье скрыв). В молчанье генерал, поевши супа, Так начал важно, взор в меня вперив:
«Конечно, ум дает права на глупость, Но лучше сим не злоупотреблять: Не мастерица ведь людская тупость Виды безумья точно различать.
А потому, коль вам прослыть обидно Помешанным иль просто дураком, – Об этом происшествии постыдном Не говорите больше ни при ком».
И много он острил, а предо мною Уже лучился голубой туман И, побежден таинственной красою, Вдаль уходил житейский океан.
* * *
Ещё невольник суетному миру, Под грубою корою вещества Так я прозрел нетленную порфиру И ощутил сиянье Божества.
Предчувствием над смертью торжествуя И цепь времен мечтою одолев, Подруга вечная, тебя не назову я, А ты прости нетвердый мой напев!
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей