Илья Сельвинский Евпаторийский пляж

Женщины коричневого глянца, Словно котики на Командорах, Бережно детенышей пасут.

Я лежу один в спортивной яхте Против элегантного «Дюльбера», Вижу осыпающиеся дюны, Золотой песок, переходящий К отмели в лилово-бурый занд, А на дне у самого прилива — Легкие песчаные полоски, Словно нёбо.

Я лежу в дремоте. Глауберова поверхность, Светлая у пляжа, а вдали Испаряющаяся, как дыханье, Дремлет, как и я.

Чем пахнет море? Бунин пишет где-то, что арбузом. Да, но ведь арбузом также пахнет И белье сырое на веревке, Если иней прихватил его. В чем же разница? Нет, море пахнет Юностью! Недаром над водою, Словно звуковая атмосфера, Мечутся, вибрируют, взлетают Только молодые голоса. Кстати: стая девушек несется С дюны к самой отмели. Одна Поднимает платье до корсажа, А потом, когда, скрестивши руки, Стала через голову тянуть, Зацепилась за косу крючочком. Распустивши волосы небрежно И небрежно шпильку закусив, Девушка завязывает в узел Белорусое свое богатство И в трусах и лифчике бежит В воду. О! Я тут же крикнул: «Сольвейг!» Но она не слышит. А быть может, Ей почудилось, что я зову Не ее, конечно, а кого-то Из бесчисленных девиц. Она На меня и не взглянула даже. Как это понять? Высокомерность? Ладно! Это так ей не пройдет. Подплыву и, шлепнув по воде, Оболью девчонку рикошетом.

Вот она стоит среди подруг По пояс в воде. А под водою Ноги словно зыблются, трепещут, Преломленные морским теченьем, И становятся похожи на Хвост какой-то небывалой рыбы. Я тихонько опускаюсь в море, Чтобы не привлечь ее вниманья, И бесшумно под водой плыву К ней. Кто видел девушек сквозь призму Голубой волны, тот видел призрак Женственности, о какой мечтали Самые изящные поэты.

Подплываю сзади. Как тут мелко! Вижу собственную тень на дне, Словно чудище какое. Вдруг, Сам того, ей-ей, не ожидая, Принимаю девушку на шею И взмываю из воды на воздух. Девушка испуганно кричит, А подруги замерли от страха И глядят во все глаза.

«Подруги! Вы, конечно, поняли, что я — Бог морской и что вот эту деву Я сейчас же увлеку с собой, Словно Зевс Европу».

«Что за шутки?!— Закричала на меня Европа.— Если вы сейчас же… Если вы… Если вы сию минуту не...»

Тут я сделал вид, что пошатнулся. Девушка от страха ухватилась За мои вихры… Ее колени Судорожно сжали мои скулы.

Никогда не знал я до сих пор Большего блаженства… Но подруги Подняли отчаянный крик!!!

Я глядел и вдруг как бы очнулся. И вот тут мне стало стыдно так, Что сгорали уши. Наважденье… Почему я? Что со мною было? Я ведь… Никогда я не был хамом.

Два-три взмаха. Я вернулся к яхте И опять лежу на прове.* Сольвейг, Негодуя, двигается к пляжу, Чуть взлетая на воде, как если б Двигалась бы на Луне. У дюны К ней подходит старичок. Она Что-то говорит ему и гневно Пальчиком показывает яхту. А за яхтой море. А за морем Тающий лазурный Чатыр-Даг Чуть светлее моря. А над ним Небо чуть светлее Чатыр-Дага.

Девушка натягивает платье, Девушка, пока еще босая, Об руку со старичком уходит, А на тротуаре надевает Босоножки и, стряхнувши с юбки Мелкие ракушки да песок, Удаляется навеки.

Сольвейг! Погоди… Останься… Может быть, Я и есть тот самый, о котором Ты мечтала в девичьих виденьях! Нет. Ушла. Но ты не позабудешь Этого события, о Сольвейг, Сольвейг белорусая! Пройдут Годы. Будет у тебя супруг, Но не позабудешь ты о том, Как сидела, девственница, в страхе На крутых плечах морского бога У подножья Чатыр-Дага. Сольвейг! Ты меня не позабудешь, правда? Я ведь не забуду о тебе… А женюсь, так только на такой, Чтобы, как близнец, была похожа На тебя, любимая.

* Прова — носовая палубка.

1922