Ольга Седакова Сказка, в которой почти ничего не происходит

1

Для кого приходит радость, для кого приходит горе – ни тому и ни другому мы не будем удивляться и завидовать не будем.

Многошумною волною, многоцветным океаном, покрывалом долготканым всех когда-нибудь покроют.

Засыпающему снится жаркий полдень, плоский камень и заваленный колодец. Камень нужно отложить.

– Что-то я такое помню, – говорит он, улыбаясь, – овцы, солнце и девица, угоняющая стадо… То ли это жизнь такая, то ли в книге Бытия.

2

Плакать я хочу и плакать не могу. Как бесноватый некий царь, больной рассудок говорит служебным духам: – Принесите, что ли, арфы, приведите музыкантов.

Многоокими руками пусть они меня умоют, как, бывало, умывали: на тимпанах и на струнах, как на тайных родниках, есть заброшенные чаши, есть ковши из серебра, прорицательные звуки.

3

Пусть вперед выходит мальчик, младший сын и самый слабый. Кроме странного избранья, ничего не знает он.

Кто не жил – тот лучше живших нашу жизнь для нас расскажет. Кто не плакал – тот опишет нечто горшее, чем плач.

4

Милый друг мой, друг бесценный, будешь ли ты дальше слушать, как доселе слушал? Вижу: бродит нежное вниманье, собирает глубину – и высокими цветами смотрит в низкое окно.

Нет стекла, в каком ушедший не увидит нас, живущих, нет небес, в каких отныне не увижу я тебя.

5

Страшно дело песнопенья для того, чей разум зорок, зренье трезво, слово твердо и над сердцем страх Господень.

Нужно петь, как слабоумный, быстро, пестро, бесприютно, нужно бить, как погремушка, отгоняющая змей:

6

Что ты вьешься, что ты смотришь, что ты клянчишь, побирушка, и смиренно причитаешь: все мое, мое, мое…

7

С фонарями сновидений мы бредем по тьме кромешной, шатким светом задевая ближний куст и дальний дом –

не Лаванов ли? Но что же: все исчезло, превратилось, овцы, солнце и девица, и шумит снотворный мак, перетряхивая зерна, рассыпая чудный сон.

8

В бедной хижине альпийской жил да был один знакомый мне пастух. Пройдя тернистый узкий склон, перебредя ключ студеный – я у двери постучала и вошла.

9

Он сидел и золотистый прут строгал: он плел загон для прекрасных рыжеватых золотых ягнят – их было столько, что не перечесть.

Свет двойной над ними вился, расплетался, заплетался: свет заката золотого и златого очага –

вился, сыпался, как стружки, на руно, на хлеб, на воду, на овец и пастуха…

И сказал он… Подожди,

10

если кто-нибудь поверит, я клянусь, что много счастья я видала – но такого невозможно увидать:

ходит золото в рубахе, на полу лежит соломой, испаряется из чаши и встречается с собой

в золотых глазах ягненка, наблюдающего пламя, и в глазах других ягнят, на закат в окно глядящих…

11

И сказал он: – Ты подумай: смерти больше не бывает. Видишь, мы живем, как пламя в застекленном фонаре.

Кто, скажи, по тьме кромешной пробирается, качая наш фонарь? И кто в закрытый дом заходит, рыбу ест?

Знаешь – кто? Тогда иди.

12

Он открыл мне дверь и вышел. Вьюга выла, пыль носилась, гнулись ели – и ручей пробегал под самой дверью и ломался хрупкий лед.

– Не забудь, – сказал он важно, – «горя много, счастья мало». – Дал мне валенки и скрылся. – До свиданья! – снег метет –

13

до свиданья! в сновиденье, на огнях Кассиопеи, на огне воспоминанья ни о чем и обо всем,

до свиданья, моя радость! Дальше снег и лед колючий, мелкий, пестрый, хрупкий лед.

14

Страшно дело песнопенья, но оно мне тихо служит или я ему служу:

чудной мельнички верчу золотую рукоятку – вылетает снег и ветер, вылетает океан.

Но оно, подобно шлюпке, настигает, исчезая, карим золотом сверкая над безглазой глубиной.

Что не нами начиналось, что закончится не нами, перемелют в чистой ступке золотые небеса.