Ольга Седакова Письмо

Здесь, где Вы так и не побывали, Доналд, в этой стране, которую Вы так любили и от которой у нас ноет уже не сердце, а что-то попроще, в нашей невыносимой стране я вспоминаю Ваш дом на Общей Лужайке, простой и достойный дом рабочего человека и Дороти с чаем на подносе и светлую Вашу кончину.

Святая Русь, Вы говорили, Китежский град, где Преподобный делит хлеб с медведем, где пасхальный Серафим говорит: Здравствуй, радость моя! и от его улыбки загорается звездами дневное небо, где каторжные молятся за своих конвойных…

Теперь, быть может, они Вас встречают, Доналд: как же они не встретят того, кто так им поверил, Серафим и Преподобный и те, с Колымы и Магадана, чьи имена неизвестны и чьи лица, как Вы говорили, сложатся в лик Святого Духа.

Доналд, сердце мое жестоко, как земля, по которой прокатили тяжелые танки, если что на такой взойдет, то не скоро, лет через двести.

Ваши слова о том, что всё устремляется к неотвратимому миру, как река к океану, что всё изменится и простится, впадая в общую неизмеримую воду, в бездну милосердия, о которой мы знаем, –

Ваши слова не проникнут в него глубоко. Убитой земле нечем принять и выхаживать семя.

Вот некрасивое страданье, о котором Вы спрашивали меня с прямотой человека, привыкшего молиться. Не зло, не обида, Доналд, это всё довольно легко проходит…

Но здесь нашей поздней ненастной осенью, исполненной жалости и согласья, безумной жалости и безумного согласья, я вспоминаю Вас и на другом языке Вашим голосом произносимое слышу о пасхальном Серафиме, о Преподобном и его медведе, о соловецкой молитве, о шумящей, как северное море, бездне милосердия.