Ольга Седакова Горная ода

I

Где высота сама себя играет на маленьком органе деревенском и на глазах лазурь изображает, но голосом не взрослым и не женским – а где-нибудь в долине удивленной водой, перебегающей повсюду, Моравии, Баварии зеленой перемывая чистую посуду, там в каменный кувшин с колоколами упрятано готическое пламя.

II

Пусть готика, как это ей природно, направит кверху вектор вертикали, чтоб там она закончилась свободно, как некогда преданье о Граале, и копьеносцы и каменотесы на острие иголки безвоздушной вдруг задохнулись от надежды тесной и не коснулись чаши невозможной – а небо только падает глубоко, как тот, кто спит на берегу потока.

III

Он спит и управляет сновиденьем, как плоскодонной лодкой на порогах, и звук, приподнимаясь над селеньем, кончается в таких же одиноких, и все они – его земля родная, и выбрать невозможно, и не нужно, переправляя их и пропадая в существовании, в воде воздушной, где, говорят, мы жили, как другие, как снег в горах, как реки в летаргии.

IV

Скажи, скажи на языке Кирилла или на том, какого не бывало, как снисхожденье с нами говорило и небо прятало, как покрывало. Есть имена, похожие на чины. Они живут, как колокол в ущелье, как непонятной верности причины и как игра, не знающая цели, когда она летит одушевленно на свет сторожевого легиона.

V

Не родственный ни близости, ни дали, их колокол, раскачиваясь в нише, есть миг, когда они существовали, – и в этот миг они спускались ниже. То Руфью отзываясь, то Рахилью, глядела жизнь, как рядом пировали, не зная, для чего ее растили и где конец ее чужой печали. Другим хотелось много, ей – едва ли: лечь и лежать, и чтоб ее назвали.

VI

Лежать, чтобы ее покоил голос, который наклоняет котловины и выдувает полости, и полость в вино преображает сердцевины. Чтобы одно звучание носило, как крепкое крыло возникновенья, над пропастью без имени и силы, но страшного, живого тяготенья. и время шло, и время было слово, не называя ничего другого.

VII

Чтоб горы – драгоценная равнина, увиденная оком недреманным взволнованных озер, стоящих выну? над тем многоочитым океаном, – глядели, как она была любима и как она спускалась по ступеням, по каменным порогам, по долинам с тысячекратно узнанным терпеньем. И, наблюдая, как она терялась, сама земля без меры повторялась.

VIII

И снился ей какой-то сон случайный, почти печальный сон исчезновенья, неведомо печальный. Но печали он сразу же задумал удвоенье: как будто дети, умершие рано, как над ручьем, играющим в апреле, стояли над своей могилой странной и ни жалеть, ни плакать не умели. И отраженных обликов мученье им было неизвестно, как ученье.

IX

И так они стояли и молчали. И только брали из случайной смерти все то, что им напрасно обещали, чего никто не пробовал на свете – но каждый ждал. И вынянчил, как чадо, и, плача, передал его загробью: – Я только тень, но большего не надо. Подобие, влюбленное в подобье. И эту тень, как чашку с белым светом, возьми себе, и позабудь об этом.

Х

Не на такой ли круглой вертикали мне дар передавали безвозмездный, и золотом, как взглядом, отыскали и разрешили от надежды тесной? Не тайны, и не силы, и не бездну, мне показали дерево простое – и странно было знать, что я исчезну, когда листва заговорит с листвою, и буду спать в корнях его глубоких, как спят деревья при живых потоках.

XI

Все, что исчезнет, будет как дорога. И лежа мы уходим в путь невольный, где круглая, как яблоко, тревога катается в котомке колокольной: скажи, скажи, на языке награды, на языке, спускавшемся в загробье: есть дудка, открывающая клады, – звучащее подобие пощады – и клад, и смысл, и образец подобья. ______________ ? Выну – всегда (цсл.).