Борис Рыжий Сколько можно, старик

Сколько можно, старик, умиляться острожной балалаечной нотой с железнодорожной? Нагловатая трусость в глазах татарвы. Многократно все это еще мне приснится: колокольчики чая, лицо проводницы, недоверчивое к обращенью на «вы».

Прячет туфли под полку седой подполковник да супруге подмигивает: уголовник! для чего выпускают их из конуры? Не дослушаю шепота, выползу в тамбур. На леса и поля надвигается траур. Серебром в небесах расцветают миры.

Сколько жизней пропало с Москвы до Урала. Не успею заметить в грязи самосвала, залюбуюсь красавицей у фонаря полустанка. Вдали полыхнут леспромхозы. И подступят к гортани банальные слезы, в утешение новую рифму даря.

Это осень и слякоть, и хочется плакать, но уже без желания в теплую мякоть одеяла уткнуться, без «стукнуться лбом». А идти и идти никуда ниоткуда, ожидая то смеха, то гнева, то чуда. Ну, а как? Ты не мальчик! Да я не о том —

спит штабной подполковник на новой шинели. Прихватить, что ли, туфли его в самом деле? Да в ларек за поллитру толкнуть. Да пойти и пойти по дороге своей темно-синей под звездaми серебряными, по России, документ о прописке сжимая в горсти.