Борис Ручьев Конец месяца апреля

Тихо сгасли звезды-недотроги по ручьям, разбившим легкий лед. Зяблики спустились на дороги и совсем забыли про полет. Скоро вся окрестность похмелела, солнце становилось на ребро, и шатались сосны, по колено в снежной пене горных погребов. Закачалась речка, льды срезая, переправы руша, и на льду заметался, закружился заяц, зимогор, почуявший беду. Грудь разбил и окровавил губы и от боли лег, а из-за скал грозно выходили лесорубы, город мой дымил в крутые трубы, синим пеплом снег пересыпал.

Дом мой ледоколом на причале лег от города и до реки. Ровно в полдень в двери постучали легким топорищем земляки. Самый старший повстречал поклоном, поднял зайца со своей груди, отдал мне и наказал спокойно: — Зверь исходит кровью. Отходи… Только и сказал я: — Не просите… В дом прошел; не слыша никого, зайца положил на синий ситец, на подушки, к солнцу головой. Приходил с забоев вечерами и сидел над койкой до утра, в белые повязки кутал раны, в желтые листы целебных трав. А об этом со смешною лаской, тихо, тихо, будто не дыша, матери рассказывали сказки всем светлоголовым малышам. В полдень приходили металлисты, школьники кричали у дверей, и дарили ягодник-трехлистник девушки с цветных оранжерей. В полночь в окнах просыхали стекла, и, шаги прохожих затая, до зари заглядываясь в окна, город весь на цыпочках стоял. А часы стучали, льдины прели, десять раз по ним прошла заря, в комнате остались от апреля серые листки календаря.

На заре проснулся длинноухий: выгнул спину, к солнцу прыгнул сам, длинные повязки легким пухом разметал по каменным углам. В эту пору площади дрожали от колес саженных и подков. В праздничных нарядах горожане рудобоев в горы провожали открывать созвездья рудников. Через все мосты и перевозы, через каждый лог и перевал понесли железные обозы черный хлеб и белый аммонал. Самородным золотом каймлены, плыли ровно, ветру вперекат, длинные багровые знамена у пехоты горной на руках. А посбочь дороги, через скалы, через ямы, не касаясь дна, пыль вилась да вершники скакали, кайлами звеня о стремена. И когда сирены протрубили далеко, у самых облаков, — увидали все на битой пыли изразцовый след автомобилей, гусениц рубцы да сечь подков. Был короткий от разлуки вечер, незаметно канувший во тьму; полушалками окутав плечи, удивились женщины ему. Школьники вернулись в стежки улиц и не замечали сгоряча, что эскадры в лужах потонули, мельницы разбились на ручьях. Но уже в кострах на горных тропах обтекали пеной котелки. Будто в день всемирного потопа диким спотыкающимся скопом звери пробивались на белки. Бурей завывали волчьи стаи, лось ревел, и задыхалась рысь так, что в красных глотках клокотали пеной отраженные костры. И, гремя моторами, по следу, через все разливы полых рек шел на труд, на битву и победу нежный-нежный сердцем человек.

1935

В избранном Добавить в избранное Подождите...

Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:

Комментарии читателей

    Если в тексте ошибка, выделите полностью слово с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter, чтобы сообщить.