Всеволод Рождественский Тютчев на прогулке

Скрипучий голос, старчески глухой, Тугие складки клетчатого пледа, Очки и взгляд, где горьких дум отстой Приправлен острословьем домоседа.

Прозрачная костлявая рука Легла на набалдашнике тяжелом, А седина, подобие венка, Сквозит уже ненужным ореолом.

Но кто же он? Философ? Дипломат? Сенека петербургского салона? Иль камергер, что в царскосельский сад Спустился по ступенькам Камерона?

Подернут рябью озера изгиб, Кружится лист, прохладен воздух синий. Среди подагрой искривленных лип Покорно стынут голые богини.

В сырой, отяжелевшей тишине На озере, уже в туман одетом, Мечети призрак, словно в полусне, Струится одиноким минаретом.

«Нет, все не то». Славянство и Босфор. Писать царям стихи и наставленья, Когда в ветвях распахнутый простор, А из Европы слышен запах тленья!

Менять язык, друзей и города, Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось. Шутить, блистать и чувствовать всегда, Что ночь растет, что шевелится хаос.

О, за один усталый женский взгляд, Измученный вседневной клеветою И все-таки сияющий, он рад Отдать всю жизнь — наперекор покою.

Чтоб только не томиться этим сном, Который мы, не ведая названья, В ночном бреду сомнительно зовем Возвышенной стыдливостью страданья.

Непрочен мир! Всем надоевший гость, Он у огня сидеть уже не вправе. Пора домой. И старческая трость Вонзается в сырой, холодный гравий.

Скрипят шаги, бессвязна листьев речь, Подагра подбирается к коленям. И серый плед, спускающийся с плеч, Метет листы по каменным ступеням.

1938