Александр Ревич Мартовский снег

Это было все во время оно, стон стоял на реках Вавилона, воздвигали дамбы, тек металл, хор парадным маршам подпевал, и без колокольного трезвона праздник в дни урочные бывал, было все, но хлеба было мало, пацанва в охотку жмых жевала, пухли ноги, шел лесоповал, танцы на дощатой танцплощадке были в летний вечер жизнь назад, трубы были хриплы, доски шатки, флаги красны, а портрет усат, и глядел он с каждого фасада, виделся во сне и наяву над аллеей городского сада, на Манежной площади, в хлеву, как и в нашей, помнится, казарме и в конюшне эскадронной, где был портрет, всех прочих лучезарней, чтоб вздыхали кони об узде.

Власть. И сам я в жизни офицерской, обретая в голосе металл, даже несмотря на норов дерзкий, генералом все-таки не стал, все-таки чего-то не хватало: может, бессердечия борзой? Мало было в голосе металла, брал за сердце голос со слезой, так хотелось и на поле брани, когда рвался в двух шагах тротил, слушать: «На воздушном океане…» Слушать: «Хоры стройные светил».

Было это все в эпохе давней, всяко было, но за годом год лес желтел, снимались утки с плавней, красные знамена нес народ, а бывало и наоборот: с голоду опухшие крестьянки на трамвайной падали стоянке, мертвых малышей прижав к себе, хутора пустели, и на это равнодушно с каждого портрета тот глядел, кто равен был судьбе, хоть немногим зрячим, чаще зэкам, виделся совсем не человеком, понимали: нет на нем креста, а для тысяч был он свят и вечен. Что с нас взять? Во все века лепечем: «Добрый царь, министры сволота».

Наконец подведена черта.

Было снежно, было хмуро, сыро, толпы шли Москвой в Колонный зал проводить в последний путь кумира. Господи! Угасло солнце мира! Господи! Ведь кто-то так сказал! И под всхлипы непогоды вдовьи Третий Рим вздымал свои холмы, веяло боями в Подмосковье, холодом смертельным Колымы.

Колыма. Да что там знали мы о делах покойного, да что там знание, когда повсюду страх, страх в толпе и одиноких снах, странный, безотчетный, с приворотом.

Талый снег стекал за воротник, люди шли и шли Цветным бульваром, к Трубной шли, к Неглинной напрямик: тесно было малым, тесно старым, одиноким путникам и парам, как и этим двум в тугом кольце: пятилетний мальчик на отце примостился, оседлав заплечье, так вот и брели, брели себе прямо через площадь, по Трубе молчаливые гурты овечьи, из рядов не выходил никто, люди зябко кутались в пальто, в телогрейки ватные и шубы, шли плечом к плечу, нутром к нутру, заслоняли лица на ветру, и от холода стучали зубы. Мальчик шею стискивал отцу, погоняя валенком в галоше, чтобы тот шагал, как на плацу, побыстрей, не ощущая ноши, две души, две капли, два тепла плыли в этой медленной лавине, руслом каменным толпа текла, вдруг остановилась посредине улицы, и тут сдавило так, что не продохнуть, и в этой свалке чей-то в ухо угодил кулак, рядом чей-то всхлип раздался жалкий, причитанья, крики впереди… — Что случилось? Что там? Погляди! Детский визг и окрик петушиный, стоны, плач, отборный матерок. Грузовые грузные машины вздыбились плотиной поперек. Неужели все? Конец? Так рано! Как-то все случилось невзначай. В дамбе нет ни щели, ни прорана, нет лазейки. Родина, прощай! Все прощай, и зелень майской рощи, свет в окошке, мать, жена и теща, и сидящий на закорках сын, но толпы безжалостная сила влево вынесла и протащила вдоль стены кирпичной — до машин остается где-то метров сотня — вновь стихия тащит вдоль стены, и внезапно рядом подворотня. Эй! Сюда! Скорее! Спасены.

Двор чужой, какая-то контора с вывескою «Пиломатерьял». Двое тяжко дышат у забора. — Папа, я галошу потерял. — Привыкай, мой маленький, к потерям. Слышишь там за подворотней крик? Мы в спасенье верим и не верим, ты еще к такому не привык. Вновь за подворотней вопли, крики, стоны, гром, похожий на стрельбу, а толпа валит через Трубу, словно там погром царит великий, словно из своих последних сил сотворил покойный эти бредни, словно требы требовал последней тот, кто в ночь навеки уходил, в свой родной кромешный мрак отчалил, сея гром, похожий на стрельбу.

Вождь в Колонном зале спал в гробу, а вокруг наследники молчали, и никто бы уловить не мог на застывших лицах тень печали, так был каждый величав и строг, на лице вождя, таком же строгом, брезжил страх, заметный только им, сколько лет ходили все под ним, только он и сам ходил под Богом. Плыл в цветах, в огнях Колонный зал, снежное гуляло предвесенье, и пока еще никто не знал, что это — конец или спасенье?.

20 октября 2003 г.

В избранном Добавить в избранное Подождите...

Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:

Комментарии читателей

    Если в тексте ошибка, выделите полностью слово с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter, чтобы сообщить.

    Александр Ревич написал стихотворение «Мартовский снег» в 2003 году. Читайте произведения поэта онлайн и голосуйте за лучшее.