Яков Полонский Казачка

Уж осень! кажется, давно ли Цветущим ландышем дремучий пахнул лес, И реки, как моря, сливалися по воле Весною дышащих небес!

Давно ль ладья моя качалась Там, где теперь скрипят тяжёлые возы; Давно ли жаркая в разливе отражалась Заря, предвестница грозы!

Я помню — облаков волокна Сплывалися, и ночь спускалася кругом На крыльях ветра, а вдали сверкали окна, И грохотал весенний гром.

И в блеске молний мне казалось Волшебным островом знакомое село. Я плыл — горела грудь — ладья моя качалась, И вырывалося весло.

Я правил к берегу разлива, И хата, крытая соломою, с крыльцом, Ко мне навстречу шла, мигая мне пугливо Уединённым огоньком.

Стихало. Туча громовая Отодвигалася за дальние плетни; Пел соловей, а я причаливал, бросая Весло своё на дно ладьи.

О ночка, золотая ночка, Как ты свежа была, безлунная, в звездах! Как ты притихла вдруг, когда её сорочка Мелькнула в тёмных воротах!

Казачка бедная, пугливой Голубкой ты росла; но ты меня рукой Манила издали; меня твой взор ревнивый Мог узнавать во тьме ночной.

Не диво, корень приворотный Мне за карбованец отец твой навязал, И уж чего-чего старик словоохотный Мне про него не насказал.

Когда, последний шкалик водки Хватив, он поклялся, хмельной, на образах Ты вышла бледная из-за перегородки И долго плакала в сенях.

И, недоступная дивчина, Ты в эту ночь пошла, как тень пошла за мной Я помню, лес был тих и сонная долина В росе белелась под луной.

Когда холодными руками Ты обвила меня, и с головы платок Скатился на плеча, — прильнув к устам устами, Я страсти одолеть не мог…

На самом деле оправдала Ты знахарство отца: ни плеть его с тех пор, Ни брань, ни кулаки, ничто не помогало; Силён был вражий приговор…

На посиделках опустела В кругу девчат твоя обычная скамья; Ты мне лишь одному степные песни пела, Свои предчувствия тая.

Бедняжка! в корень приворотный Ты верила, а я, — я верил, что весна Колдует и в гнезде у птички беззаботной И у косящата окна.