Яков Полонский А. Н. Майкову

Как, ты грустишь? — помилуй Бог! Скажи мне, Майков, как ты мог, С детьми играя, тихо гладя Их по головке, слыша смех Их вечно-звонкий, вспомнить тех, Чей гений пал, с судьбой не сладя, Чей труд погиб… ? Как мог ты, глядя На северные небеса, Вдруг вспомнить Рима чудеса, Проникнуться воспоминаньем, Вообразить, что я стою Средь Колизея, как в раю, И подарить меня посланьем? Мне задушевный твой привет Был освежительно-отраден. Но я ещё не в Риме, нет! В окно я вижу Баден-Баден, И тяжело гляжу на свет. Хоть мне здорово и приятно Парным питаться молоком, Дышать нетопленным теплом И слушать музыку бесплатно; Но — если б не было руин, Плющом повитых, луговин Зелёных, гор, садов, скамеек, Холмов и каменных лазеек, — Здесь на меня нашёл бы сплин — Так надоело мне гулянье, Куда, расхаживая лень, Хожу я каждый Божий день На равнодушное свиданье, И где встречаю, рад не рад, При свете газовых лампад, Американцев, итальянцев, Французов, англичан, голландцев, И немцев, и немецких жён, И всем известную графиню, И полурусскую княгиню, И русских множество княжён. Но в этих встречах мало толку, И в разговорах о ничём Ожесточаюсь я умом, А сердцем плачу втихомолку. И эта жизнь меня томит, И этот Баден, с этим миром, Который вкруг меня шумит, Мне кажется большим трактиром, В котором каждый Божий час Гуляет глупость напоказ.

А ты счастливец! — любишь ты Домашний мир. Твои мечты Не знают роковых стремлений; Зато как много впечатлений Проходит по душе твоей, Когда ты с удочкой своей, Нетерпеливый, вдохновенный, Идёшь на лов уединенный. Или, раздвинув тростники, Над золотистыми струями Стоишь — протёр свои очки — И жадными следишь глазами, Как шевелятся поплавки. И весь ты страстное вниманье… Вот — гнётся удочка дугой, Кружится рыбка над водой — Плеск — серебро и трепетанье… О, в этот миг перед тобой Что значит Рим и все преданья, Обломки славы мировой!

Но, чу! свисток раздался птичий, Ночь шелестит во мгле кустов: Спеши, мой милый рыболов, Домой с наловленной добычей! Спеши! — уж Божья благодать На ложе сна детей приемлет, Твои малютки спят, — и дремлет Их убаюкавшая мать. Уже в румяном полусвете, Там, в сладких грёзах полусна, Тебя ждёт милая жена Иль труд в соседнем кабинете. Труд благодатный! Труд живой! Часы, в которые душой Ты, чуя Бога, смело пишешь И на себе цепей не слышишь. Люблю я стих широкий твой, Насквозь пропахнувший смолою Тех самых сосен, где весною, В тени от солнца, меж ветвей, Ты подстерёг лесную фею, И где с Каменою твоею Шептался плещущий ручей. Я сам люблю твою Камену, Подругу северных ночей: Я помню, как неловко с ней Ты шёл на шумную арену Народных браней и страстей; Как ей самой неловко было… Но… олимпийская жена, Не внемля хохоту зоила, Тебе осталася верна, И вновь в объятия природы — В поля, в леса, туда, где воды Струятся, где синеет мгла Из-под шатра дремучей ели, Туда, где водятся форели, С тобою весело ушла.

Прости, мой друг! не знай желаний Моей блуждающей души! Довольно творческих страданий, Чтоб не заплесневеть в глуши. Поверь, не нужно быть в Париже, Чтоб к истине быть сердцем ближе, И для того, чтоб созидать, Не нужно в Риме кочевать. Следы прекрасного художник Повсюду видит и — творит, И фимиам его горит Везде, где ставит он треножник, И где Творец с ним говорит.