Алексей Плещеев Листок из дневника

Elle etait de се monde ou les plus belles choses Ont le pire destin, Et, rose, elle a vecu ce que vivent les roses, L«espace d»un matin. *

Средь жизни будничной, ее тревог докучных, Незримых, тайных битв, с той жизнью неразлучных, Воспоминание лелею я одно, И сладко так душе и горестно оно.

Я помню, в дальний край гнала меня неволя, — Судьбы игрушкой быть куда плохая доля! Так мудрено ль, что злость мне волновала грудь И что казался мне невыносим мой путь? Хоть город тот, что мне покинуть предстояло, Для сердца моего и не был мил нимало, Но привыкает скоро русский человек: Где месяц проживет, как будто прожил век, Притом же иногда меж чопорных педантов, Меж сплетниц набожных, самодовольных франтов, Заброшено судьбой, как перл в песке морском, Найдется существо и с чувством и с умом; Согреет вас его приветливое слово, И вы на остальных махнуть рукой готовы. Так было и со мной: я помню ясный взор, Улыбку добрую, веселый разговор, Что от меня вражду, сомненье и печали — Как духов утра свет -внезапно отгоняли. _С кудрявым мальчиком, с нарядным мотыльком

Я не сравню ее плохим своим стихом; Но жаль мне, что она не встретила поэта: Не подарил бы он другой сравненье это. Красавицей она назваться не могла, Но детской резвостью, но ясностью чела Она влекла к себе с неодолимой силой; И тот, кого она приветом вскользь дарила, Хотя б под бурями житейскими поник, Душою воскресал и весел был на миг. Любуясь милою головкою, бывало, Я рад был, что судьба ее так баловала, Что жаль ее судьбе; что от тревог и зла Она щадит ее: печаль бы к ней не шла…

Итак, я уезжал. На долгую разлуку Еще пришел я раз пожать ей братски руку; Хотел ей высказать, что там, в глуши степей, С любовью буду я воспоминать о ней; Что днями светлыми я ей одной обязан, Что к ней останусь я душой навек привязан, И много кой-чего сказать еще хотел; Но слов не находил и как немой сидел. И лучше, может быть! Мой вздор сентиментальный Мог рассмешить ее, пожалуй, в час прощальный! «Мы с вами свидимся, я знаю, через год, Вас участь лучшая в краю далеком ждет», —

Она сказала мне с своей улыбкой ясной. Как солнечным лучам в осенний день ненастный, Я рад улыбке был; словам поверил я, И дальний путь уж был не страшен для меня. Прощаясь, я просил ее, чтоб серенаду Она сыграла мне, — я в Шуберте отраду Неизъяснимую для сердца нахожу. Вот к клавишам она подходит; я гляжу На светлое чело, на маленькие руки… И в душу полились мечтательные звуки…

Два года протекло, как прежде много лет, Еще в душе моей оставив горький след. Всё так же ратовал я с донкихотским жаром За призраки свои и чувства тратил даром. И возвратился вновь я в скучный город свой, И встретился с давно знакомою толпой. Всё тех же увидал я чопорных педантов, Нелепых остряков, честолюбивых франтов, Прибавилось еще немного новых лиц; Пред золотым тельцом лежат, как прежде, ниц; Всё те же ссоры, сплетни и интриги; В почете карты всё, и всё в опале книги! Но не нашел я той, к кому в былые дни Я смело нес и грусть и радости свои… И часто так к кому душа моя больная Рвалась, под жизненным ярмом изнемогая!.. И весть услышал я: ее уж больше нет! Суровым косарем сражен прекрасный цвет, Суровым косарем, что без разбору косит И тех, кто жизнь клянет, и тех, кто жизни просит! Как больно было мне… Но если свет о ней При мне судил, еще мне делалось больней! Ему не жаль, казалось, вовсе, что могила И юность, и красу навеки поглотила… Клеветников, завистников бездушных толк И у дверей могилы даже не замолк.

Я снова посетил давно знакомый дом; Теперь семья другая поселилась в нем. Вот уголок уютный, где она, бывало, Вокруг себя друзей немногих собирала. Отрадных много я припомнил вечеров; Войдя в ту комнату, я плакать был готов! Как оживить она домашний круг умела… Как быстро время с ней, как весело летело: Невольно лица прояснялися у всех, Когда звучал ее беспечный, детский смех. Теперь не то я встретил; чопорно и чинно Здесь разговор вели, и в ералаш в гостиной С тремя почтенными старушками играл От старости едва ходивший генерал. Изящно в комнатах, роскошно даже было… Но всё тоску и грусть на сердце наводило… Но вот хозяйка села за рояль… Она, Все говорят, артисткой быть великой рождена. Вот Шуберта опять я слышу серенаду… И точно… более, казалось бы, не надо Искусства и желать. Но отчего же мне Досадно стало так? В душевной глубине Как будто злоба вдруг к игравшей шевельнулась За то, что струн души больных она коснулась. Казалось мне, звучит в игре той мастерской Насмешка над моей заветною мечтой.

Оставил вечер я… Но всё мотив знакомый Преследовал меня на улице и дома… Всё образ предо мной любимый возникал, И до рассвета глаз в ту ночь я не смыкал.

* Она жила в том мире, где всё прекрасное постигает самая жестокая участь, и, роза, она прожила столько, сколько живут розы, — одно утро (фр.).

1856