Сергей Нельдихен Человек человеку — волк

— Ночью я протяну к облакам жесткокожую руку И достану луны двухконечный отточенный крюк, К одному острию привяжу рукоятку — бамбук И узлы затяну липко-телой шершавой гадюкой. С самодельною кирко-мотыгой в руке вздуто-жилой Рано утром взбегу на бугор вороненой горы, От лохматого солнца кусок отобью неостылый, Сброшу вниз, на поверхность земли, под откосы, бугры. И отбитый от солнца кусок, разгоревшийся камень Все постройки разрушит, раздавит животных-людей, На земле лишь останутся горы из черствых камней, Океан и один человек, как при первом Адаме… — В разнолиственных рощах, в садах свеже-цветных плодовых, Где бродили в тени первобытных животных стада, Под плодами ходил, слушал тихие свисты и ревы Человек первосозданный, — голый, упругий, Адам, И единый Адам синеглазый большой беззаботный Ни забав, ни работ не нашел для себя одного; Бог узнал, рассердился и самку создал для него, И Адам наплодил сыновей, подражая животным… — Я один буду жить над отбитым от солнца осколком, Но не буду Адамом скучающим в райском саду, — Со своей самодельной изогнутой кирко-иголкой Я работу себе на земле закоптелой найду. — Мне не надо готовых садов с кружевными ветвями, Сам свой собственный сад для себя я сумею создать, Не слезая с горы, обхвачу я кирки рукоять, Сам один отпихну раскрасневшийся солнечный камень; И очищу я быстро поверхность земли от развалин И в живой океан побросаю обломки и пыль; Птицы те, что высоко весь день над горами летали, Будут ночью слетаться ко мне на горящий фитиль; Разровняю я землю и, если работать устану, Положу у подошвы горы запылившийся крюк И руками поймаю за головы птиц-великанов, Птичьи шеи сверну, накормлю терпеливых гадюк; А пахучее желтое мокрое мягкое мясо Для себя отделю от приплюснутых перьев, костей. Жадно съем и пещеру найду посвежей, потемней, Захочу — отдохну, не узнав от которого часа… — Голубые обои сереют в натопленной спальне, Весь завален подушками шелковый длинный диван, Много круглых портретов висит, засыхает тюльпан, Трехаршинное зеркало светит, журчит умывальник; Как всегда, наверху опрокинута дымная яма, В самых верхних квадратах двойного цветного окна, Ниже — трубы торчат над неровными крышами прямо, Между крышами в яме за дымом трясется луна… — — Как же я дотянусь до луны и до солнца руками? — Ведь и я — человек, как и все, трехаршинный худой, У меня есть и спальня… О, нет, все ж я очень большой, — У меня есть тетради и книги с моими стихами! — Homo homini lupus est, — я же должен быть тигром, Если волк для меня каждый стриженый зверь-человек; Но противны мне долгие дикозвериные игры, — Не могу я давить каждый день по одной голове… Что стучит за окном?. — а, опять за ограду собора Пулеметы, двуколки везут, тащат пушку-трубу… — Что ж, спасибо, спасибо, — скорей открывайте пальбу… — На углу собираются люди в папахах и шпорах… — Началось, началось, — завели броневик-пулемет, И бегут, и орут, и ладонями кровь зажимают!.. — Дзинь! — прорвалось стекло… — Рая!.. пуля попала… убьет… Рая, милая Рая, проснись… не пугайся… стреляют!..

1922