Александр Межиров Баллада о цирке

Метель взмахнула рукавом — И в шарабане цирковом Родился сын у акробатки. А в шарабане для него Не оказалось ничего: Ни колыбели, ни кроватки.

Скрипела пестрая дуга, И на спине у битюга Проблескивал кристаллик соли… …………….. Спешила труппа на гастроли…

Чем мальчик был, и кем он стал, И как, чем стал он, быть устал, Я вам рассказывать не стану. К чему судьбу его судить, Зачем без толку бередить Зарубцевавшуюся рану.

Оно как будто ни к чему, Но вспоминаются ему Разрозненные эпизоды. Забыть не может ни за что Дырявое, как решето, Заштопанное шапито И номер, вышедший из моды.

Сперва работать начал он Классический аттракцион: Зигзагами по вертикали На мотоцикле по стене Гонял с другими наравне, Чтобы его не освистали.

Но в нем иная страсть жила,- Бессмысленна и тяжела, Душой мальчишеской владела: Он губы складывал в слова, Хотя и не считал сперва, Что это стоящее дело.

Потом война… И по войне Он шел с другими наравне, И все, что чуял, видел, слышал, Коряво заносил в тетрадь. И собирался умирать, И умер он — и в люди вышел.

Он стал поэтом той войны, Той приснопамятной волны, Которая июньским летом Вломилась в души, грохоча, И сделала своим поэтом Потомственного циркача.

Но, возвратясь с войны домой И отдышавшись еле-еле, Он так решил: «Войну допой И крест поставь на этом деле».

Писанье вскорости забросил, Обезголосел, охладел — И от литературных дел Вернулся в мир земных ремесел.

Он завершил жестокий круг Восторгов, откровений, мук — И разочаровался в сути Божественного ремесла, С которым жизнь его свела На предвоенном перепутье.

Тогда-то, исковеркав слог, В изяществе не видя проку, Он создал грубый монолог О возвращении к истоку:

Итак, мы прощаемся. Я приобрел вертикальную стену И за сходную цену поддержанный реквизит, Ботфорты и бриджи через неделю надену, И ветер движенья меня до костей просквозит.

Я победил. Колесо моего мотоцикла Не забуксует на треке и со стены не свернет. Боль в моем сердце понемногу утихла. Я перестал заикаться. Гримасами не искажается рот.

Вопрос пробуждения совести заслуживает романа. Но я ни романа, ни повести об этом не напишу. Руль мотоцикла, кривые рога «Индиана» — В правой руке, успевшей привыкнуть к карандашу. А левой прощаюсь, машу…

Я больше не буду присутствовать на обедах, Которые вы задавали в мою честь. Я больше не стану вашего хлеба есть, Об этом я и хотел сказать. Напоследок…

Однако этот монолог Ему не только не помог, Но даже повредил вначале. Его собратья по перу Сочли все это за игру И не на шутку осерчали,

А те из них, кто был умней, Подозревал, что дело в ней, В какой-нибудь циркачке жалкой, Подруге юношеских лет, Что носит кожаный браслет И челку, схожую с мочалкой,

Так или иначе. Но факт, Что, не позер, не лжец, не фат, Он принял твердое решенье И, чтоб его осуществить, Нашел в себе задор и прыть И силу самоотрешенья.

Почувствовав, что хватит сил Вернуться к вертикальной стенке, Он все нюансы, все оттенки Отверг, отринул, отрешил.

Теперь назад ни в коем разе Не пустит вертикальный круг. И вот гастроли на Кавказе. Зима. Тбилиси. Ночь. Навтлуг*.

Гастроли зимние на юге. Военный госпиталь в Навтлуге. Трамвайных рельс круги и дуги. Напротив госпиталя — домик, В нем проживаем — я и комик.

Коверный двадцать лет подряд Жует опилки на манеже — И улыбается все реже, Репризам собственным не рад.

Я перед ним всегда в долгу, Никак придумать не могу Смехоточивые репризы. Вздыхаю, кашляю, курю И укоризненно смотрю На нос его багрово-сизый. Коверный требует реприз И пьет до положенья риз…

В огромной бочке, по стене, На мотоциклах, друг за другом, Моей напарнице и мне Вертеться надо круг за кругом.

Он стар, наш номер цирковой, Его давно придумал кто-то,- Но это все-таки работа, Хотя и книзу головой.

О вертикальная стена, Круг новый дантовского ада, Мое спасенье и отрада,- Ты все вернула мне сполна.

Наш номер ложный Ну и что ж! Центростремительная сила Моих колес их победила.- От стенки их не оторвешь.

По совместительству, к несчастью, Я замещаю зав. литчастью. ________________ * Навтлуг — окраинный район Тбилиси.