Михаил Кузмин Стояли холода, и шел «Тристан»...

Стояли холода, и шел «Тристан». В оркестре пело раненое море, Зеленый край за паром голубым, Остановившееся дико сердце. Никто не видел, как в театр вошла И оказалась уж сидящей в ложе Красавица, как полотно Брюллова. Такие женщины живут в романах, Встречаются они и на экране… За них свершают кражи, преступленья, Подкарауливают их кареты И отравляются на чердаках. Теперь она внимательно и скромно Следила за смертельною любовью, Не поправляя алого платочка, Что сполз у ней с жемчужного плеча, Не замечая, что за ней упорно Следят в театре многие бинокли… Я не был с ней знаком, но все смотрел На полумрак пустой, казалось, ложи… Я был на спиритическом сеансе, Хоть не люблю спиритов, и казался Мне жалким медиум — забитый чех. В широкое окно лился свободно Голубоватый леденящий свет. Луна как будто с севера светила: Исландия, Гренландия и Тулэ, Зеленый край за паром голубым… И вот я помню: тело мне сковала Какая-то дремота перед взрывом, И ожидание, и отвращенье, Последний стыд и полное блаженство… А легкий стук внутри не прерывался, Как будто рыба бьет хвостом о лед… Я встал, шатаясь, как слепой лунатик, Дошел до двери… Вдруг она открылась… Из аванложи вышел человек Лет двадцати, с зелеными глазами; Меня он принял будто за другого, Пожал мне руку и сказал: «Покурим!» Как сильно рыба двинула хвостом! Безволие — преддверье высшей воли! Последний стыд и полное блаженство! Зеленый край за паром голубым!

1925