Михаил Кузмин Чужая поэма

1

В осеннем сне то слово прозвучало: «Луна взошла, а донны Анны нет!» Сулишь ты мне конец или начало, Далекий и таинственный привет? Я долго ждал, я ждал так много лет, Чтоб предо мной мелькнула беглой тенью, Как на воде, меж веток бледный свет, Как отзвук заблудившемуся пенью, — И предан вновь любви и странному волненью.

2

Заплаканна, прекрасна и желанна, Я думал, сквозь трепещущий туман, Что встретится со мною донна Анна, Которой уж не снится дон Жуан. Разрушен небом дерзостный обман, Рассеян дым, пронзительный и серный, И командору мир навеки дан… Лишь вы поводите глазами серны, А я у ваших ног, изменчивый и верный.

3

Как призрачно те сны осуществились! И осень русская, почти зима, И небо белое… Вы появились Верхом (стоят по-прежнему дома). О, донна Анна, ты бледна сама, Не только я от этой встречи бледен. На длинном платье странно бахрома Запомнилась… Как наш рассудок беден! А в сердце голос пел, так ярок и победен.

4

О, сердце, может, лучше не мечтать бы! Испания и Моцарт — «Фигаро»! Безумный день великолепной свадьбы, Огни горят, зажженные пестро. Мне арлекина острое перо Судьба, смеясь, сама в тот день вручила И наново раскинула Таро. Какая-то таинственная сила Меня тогда вела, любила и учила.

5

Ведь сам я создал негров и испанцев, Для вас разлил волшебство звездных сфер, Для ваших огненных и быстрых танцев Сияет роскошь гроздьевых шпалер. Моих… моих! напрасно кавалер Вам руку жмет, но вы глядите странно. Я узнаю по томности манер: Я — Фигаро, а вы… вы — донна Анна. Нет, дон Жуана нет, и не придет Сузанна!

6

Скорей, скорей! какой румяный холод! Как звонко купола в Кремле горят! Кто так любил, как я, и кто был молод, Тот может вспомнить и Охотный ряд. Какой-то русский, тепло-сонный яд Роднит меня с душою старовера. Вот коридор, лампадка… где-то спят… Целуют… вздох… угар клубится серо… За занавеской там… она — моя Венера.

7

Вы беглая… наутро вы бежали (Господь, Господь, Тебе ее не жаль?), Так жалостно лицо свое прижали К решетке итальянской, глядя вдаль. Одна слеза, как тяжкая печаль, Тяжелая, свинцово с век скатилась. Была ль заря на небе, не была ль, Не знала ты и не оборотилась… Душой и взором ты в Успенский храм стремилась.

8

И черный плат так плотно сжал те плечи, Так неподвижно взор свой возвела На Благовещенья святые свечи, Как будто двинуться ты не могла. И золотая, кованая мгла Тебя взяла, благая, в обрамленье. Твоих ресниц тяжелая игла Легла туда в умильном удивленьи. И трое скованы в мерцающем томленьи.

9

Еще обрызгана златистой пылью (О солнце зимнее, играй, играй!), Пришла ко мне, и сказка стала былью, И растворил врата мне русский рай. Благословен родимый, снежный край И розаны на чайнике пузатом! Дыши во сне и сладко умирай! Пусть млеет в теле милом каждый атом! И ты в тот русский рай была моим вожатым.

10

А помнишь час? мы оба замолчали. Твой взор смеялся, темен и широк: «Не надо, друг, не вспоминай печали!» Рукой меня толкнула нежно в бок. Над нами реял нежный голубок, Два сердца нес, сердца те — две лампадки. И свет из них так тепел и глубок, И дни под ними — медленны и сладки, — И понял я намек пленительной загадки.

11

В моем краю вы все-таки чужая, И все ж нельзя России быть родней, Я думаю, что, даже уезжая На родину, вы вспомните о ней. В страну грядущих непочатых дней Несете вы культуру, что от века Божественна, и слаще, и вольней Я вижу будущего человека.

12

О донна Анна, о моя Венера, Запечатлею ли твой странный лик? Какой закон ему, какая мера? Он пламенен, таинствен и велик. Изобразить ли лебединый клик? Стою перед тобой, сложивши руки, Как руки нищих набожных калик. Я — не певец, — твои я слышу звуки. В них все: и ад, и рай, и снег, и страсть, и муки.

1916