Кудряшева Аля

Аля Кудряшева М. и П.

На небе только и разговоров, что о море.

Перед воротами очередь хуже рыночной, Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи. Это понятно — на стороне изнаночной нет уже смысла выглядеть подобающе. Топчутся — словно утром в метро на Бутово, словно в Новосибирске в момент затмения. десять веков до закрытья — а им как будто бы десять минут осталось, а то и менее.

Тошно и душно. Скоро там будет кровь или обмороки. Мария отходит в сторону, где посвободней, где веришь, что Райский сад. к хрупкой высокой девочке с тонким профилем, с косами цвета сажи и крыльев ворона и с серебряными нитками в волосах.

Смотрят оттуда на всё это злое варево И им просто приходится разговаривать.

Ты откуда? Я — из большого города, Я оттуда, где небо не помнит синего, Добраться до дома — разве что на троллейбусе. Ты будешь смеяться — родители шибко гордые, Имечко — Пенелопа, а мне — носи его Ладно, хорошо, что еще не Лесбией. А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города, Мои родители были — напротив — лодыри. когда окликают — я не беру и в голову. Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.

Но как бы то ни было — я сюда не хотела, вот если бы он не ушел тогда в злую небыль. Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело. … молчат и смотрят каждая в своё небо.

А мой я даже знаю, куда ушел. И мне бы — хоть знать, что там ему хорошо.

А в очереди предлагают кроссовки дешево И сувениры в виде ключей на пояс. …Ты знаешь, как это бывает — вот так всё ждешь его, А после не замечаешь, что едет поезд. И ищешь силы в себе — потому что где ж еще, И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц. … или тебе говорят: «Ты держись». Ты держишься За поручень, за нож, за катетер капельниц.

А я была — и внешне так даже чистенько, Ходила на работу бугристой улочкой, В метро по вечерам набивалась плотненько. А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки, Он, знаешь, был высококлассным плотником.

Да что я тебе говорю — ты уже ученая. Пенелопа гладит теплые кудри черные.

Говорит — послушай, но если бы что-то страшное, То как-нибудь ты узнала бы — кто-то выдал бы А значит, что есть надежда — минус на минус. — Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным На сердце моём его имя навечно выдолбил. — И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.

Их накрывает тень от сухой оливы. Толпа грохочет, как камни в момент прилива.

Он мне говорил — ну, что со мной может статься-то, По морю хожу на цыпочках — аки посуху, В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя. Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом, Помахивал дорожным истертым посохом. — Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю

Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал, Родился в рубашке — шелковой, тонкой, вышитой, И всё — убеждал — всегда по его веленью. А если не по его — то тогда по щучьему, Забрался на самый верх — ну куда уж выше-то, Не видел, что стою уже на коленях.

И вот еще — утешали меня порою, Что имя его гремит, словно звон набатный. Подсунули куклу, глянцевого героя Как Малышу — игрушечную собаку.

— Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном, Что он, мол, бог — и, значит, на небе прямо. как будто не догадаюсь, как будто дурочка, как будто бы у богов не бывает мамы.

— Он всё говорил, что пути его бесконечны. — Конечно.

И гогот толпы — как будто в ушах отвертками, Как будто камнем в вымученный висок. Пенелопа нелепо курит подряд четвертую. В босоножки Марии забился теплый песок. Ну, что там? Доругались ли, доскандалили? А было похоже — снег заметал в сандалии, Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам, какой-то зверь в колено дышал опасливо, И он был с ней неразрывно, больно, неистово, О Боже мой, как она тогда была счастлива.

— Да, что мы всё о них… Кстати, как спасаешься, Когда за окном такое, что не вдыхается, Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает, Когда устало, слепо по дому шаришься И сердце — даже не бьется, а трепыхается? — А я вяжу. И знаешь ли, помогает.

Вяжешь — неважен цвет, наплевать на стиль, А потом нужно обязательно распустить.

И сразу веришь — он есть. Пусть он там, далекий, но Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие, И страх отступает и в муках тревоги корчатся. Но точно знаешь — когда-нибудь шерсть закончится.

Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.

— Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь! вы кажется, занимали тут.

Он смотрит на сутулую стать Мариину, на Пенелопин выученный апломб. И думает — слышишь, кто-нибудь, забери меня, Я буду сыном, бояться собак и пломб. Я буду мужем — намечтанным, наобещанным Я буду отцом — надежней стен городских. Вот только бы каждый раз когда вижу женщину — Не видеть в ее глазах неземной тоски

И стоит ли копошиться — когда в них канешь, как Будто сердце падает из груди,

Как будто вместо сердца теперь дыра. И он открывает дверь в их неброский рай

Где их паршивцы сидят на прибрежных камушках и никуда не думают уходить.

В избранном Добавить в избранное Подождите...

Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:

Комментарии читателей

    Если в тексте ошибка, выделите полностью слово с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter, чтобы сообщить.