Василий Кубанев Он прост и велик

Я помню первую встречу с ним. Я, малыш, себе мир открывал на ощупь И брал со словесных кипящих нив То, что полегче, и то, что попроще. Я покой охотно на игры менял, Сердцем любя непоседливость детства. Спокойные ямбы стесняли меня. И некуда было от ямбов мне деться. Томики с вывесками «Майков» и «Фет» Плотно смыкали свои корешки. Скучно-красивые, как коробки из-под конфет Или как мертвые бумажные венки, И своим смешеньем облаков и ласк, Своею «лирою», «страданьем» и «душою» Старательно закрывали от мальчишеских глаз Что-то очень нужное и очень большое. Я жил, как больные живут, — со страхами, С этим скопищем толстых раззолоченных книг, Но тонкая книжка стихов про знахарей Оказалась совсем не похожей на них. Размер — могуч, подвижен, не строг. И мысль — как следы на снегу подталом. В этих железных изломах строк Пряталось то, чего мне не хватало. Я уже не ходил пешком под стол, Но, к ямбам привыкший с начала роста, Не знал, что можно писать о простом Так увесисто, жарко и просто. Сразу властно вошли, как живые, Стихи его в мир неширокий мой. А его самого я увидел впервые В газете с траурной каймой. Я мнил поэтов странными и хрупкими, Встрепанными, бормочущими какие-то слова. А у этого большие жилистые руки И круглая стриженая голова. Лицо, налитое гордой силой, Похожее на страстный воинственный клик. И весь он — глыбистый, близкий и милый — По-земному прост и велик. С глазами, емкими, как полные чаши, Он был на каменщика похож. Нелеп был выстрел его, прозвучавший Как древняя первоапрельская ложь. Я горечь слез проглотил тогда И себе приказал: «Зови и мсти! Плавь свое сердце в огне труда И лей эту лаву в звенящий стих. Делая новое и новое любя, Мсти пошлости, забравшейся в сердца угол. Она отняла у страны и у тебя Такого неповторимого друга!»