Василий Комаровский Ракша

Осенней свежести благоуханный воздух, Всепроникающий, дарует сладкий роздых, Балует и поит родимым молоком… Под алебастровым и пышным потолком Висит широкая, померкнувшая люстра. В огромной комнате торжественно и пусто. Квадратами блеснет дубовый, светлый пол… Но сдвинут в малый круг многосемейный стол, И – праздные следы исчезнувшего улья – Расставлены вдоль стен рассохшиеся стулья.

Напыщенной рукой отодвигая трость, Щедротой царскою задабривая злость, С мутно-зеленого холста взирает Павел… Он Ракшу подарил и памятник поставил В румяной красоте бесчисленных девиц; И смотрит со стены безусых много лиц, Сержанты гвардии, и, с Анною в алмазах, Глядит насмешливо родоначальник Глазов**.

Усердно слушает его далекий внук – И каждый птичий писк, и деревенский звук, И скотного двора далекое мычанье… И снова тишина и долгое молчанье. В осенней сырости и холоде зимы, Равно, еще стоят, средь серой полутьмы, Шкапы, где спутаны и мысли и форматы, Дела военные и мирные трактаты; Где замурованы, уснувшие вполне, Макиавелли, Дант, и Байрон, и Вине. Бывало, от возни, мальчишеского гама, Сюда я уходил, – Колумб, Васко де Гама, – В новооткрытый сад и ядов и лекарств, Где пыль моршанская легла над пылью царств, И человечество – то прах, то бесконечность – Свой хрупкий зигурат бесцельно зиждет в вечность.

Разыскивая всех, разузнавая всё, Я всё перелистал: Лукреция, Руссо, Паскаля чистые сомненья и уроки, Под добродетелью сокрытые пороки, Тщеславье, что в душе сидит так глубоко (А герцог отыскал его Ларошфуко), И всё, что, меж войной, охотой, фимиамом, Былые короли писали умным дамам, Что хитрый Меттерних, скучая не у дел, В историю вписал или не доглядел, Бантыш и Голиков, – где Миних, где Румянцев, И Петр молодой со сворой иностранцев, – Мысль Чаадаева, в дыму взлетевший форт, И комментарии, и тяжкий шаг когорт, – Всё ум мой тешило и сладостно манило То кровь свою пролить, то проливать чернила. Кандида прочитав – я начинал Задиг… Но здесь нечаянно мой дед меня настиг, Отнял и у себя запрятал том Вольтера, – Чтоб разум не мутил и не погасла вера.

В лес ухожу бродить, в соседние поля… Листом орешника налипшая земля Душистой сыростью и грязью черноземной Волнует сердце мне. Лесистый и огромный Простор, и в зелени не видно деревень. Но всюду около – полынь и серый пень, Недавних вырубок поконченное дело; Где прежде Заповедь сияла и шумела Могучей красотой нетронутых лесов, – Сменили белизну березовых стволов Осины мелкие и небо грустных тучек. Всё на приданое своих подросших внучек, – Потомство иногда тягчайшая из бед, – Леса обрек свести чадолюбивый дед, Да управляющий, с улыбкой бессердечной, Свой собственный карман наполнил, всеконечно… Тропинка тянется через мохнатый луг, И носится кругом пьянящий сердце дух, И вьются облака набухшей вереницей Над белой церковью и белою больницей.

1913