Николай Карамзин Илья Муромец
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
He хочу с поэтом Греции звучным гласом Каллиопиным петь вражды Агамемноновой с храбрым правнуком Юпитера; или, следуя Виргилию, плыть от Трои разоренныя с хитрым сыном Афродитиным к злачным берегам Италии. Не желаю в мифологии черпать дивных, странных вымыслов. Мы не греки и не римляне; мы не верим их преданиям; мы не верим, чтобы бог Сатурн мог любезного родителя превратить в урода жалкого; чтобы Леды были — курицы и несли весною яйца; чтобы Поллуксы с Еленами родились от белых лебедей. Нам другие сказки надобны; мы другие сказки слышали от своих покойных мамушек. Я намерен слогом древности рассказать теперь одну из них вам, любезные читатели, если вы в часы свободные удовольствие находите в русских баснях, в русских повестях, в смеси былей с небылицами, в сих игрушках мирной праздности, в сих мечтах воображения. Ах! не всё нам горькой истиной мучить томные сердца свои! ах! не всё нам реки слезные лить о бедствиях существенных! На минуту позабудемся в чародействе красных вымыслов!
Не хочу я на Парнас идти; нет! Парнас гора высокая, и дорога к ней не гладкая. Я видал, как наши витязи, наши стихо рифмо детели, упиваясь одопением, лезут на вершину Пиндову, обступаются и вниз летят, не с венцами и не с лаврами, но с ушами (ах!) ослиными, для позорища насмешникам! Нет, любезные читатели! я прошу вас не туда с собой. Близ моей смиренной хижины, на брегу реки прозрачныя, роща древняя, дубовая нас укроет от лучей дневных. Там мой дедушка на старости в жаркий полдень отдыхал всегда на коленях милой бабушки; там висит его пернатый шлем; там висит его булатный меч, коим он врагов отечества за гордыню их наказывал (кровь турецкая и шведская и теперь еще видна на нем). Там я сяду на брегу реки и под тенью древ развесистых буду повесть вам рассказывать.
Там вы можете тихохонько, если скучно вам покажется, раза два зевнув, сомкнуть глаза.
Ты, которая в подсолнечной всюду видима и слышима; ты, которая, как бог Протей, всякий образ на себя берешь, всяким голосом умеешь петь, удивляешь, забавляешь нас, — всё вещаешь, кроме… истины; объявляешь с газетирами сокровенности политики; сочиняешь с стихотворцами знатным похвалы прекрасные; величаешь Пантомороса [1] славным, беспримерным автором; с алхимистом открываешь нам тайну камня философского; изъясняешь с систематиком связь души с телесной сущностью и свободы человеческой с непременными законами; ты, которая с Людмилою нежным и дрожащим голосом мне сказала: я люблю тебя! о богиня света белого — Ложь, Неправда, призрак истины! будь теперь моей богинею и цветами луга русского убери героя древности, величайшего из витязей, чудодея Илью Муромца! Я об нем хочу беседовать, — об его бессмертных подвигах. Ложь! с тобою не учиться мне небылицы выдавать за быль.
Солнце красное явилося на лазури неба чистого и лучами злата яркого осветило рощу тихую, холм зеленый и цветущий дол. Улыбнулось всё творение; воды с блеском заструилися; травки, ночью освеженные, и цветочки благовонные растворили воздух утренний сладким духом, ароматами. Все кусточки оживилися, и пернатые малюточки, конопляночка с малиновкой, в нежных песнях славить начали день, беспечность и спокойствие. Никогда в Российской области не бывало утро летнее веселее и прекраснее.
Кто ж сим утром наслаждается? Кто на статном соловом коне, черный щит держа в одной руке, а в другой копье булатное, едет по лугу, как грозный царь? На главе его пернатый шлем с золотою, светлой бляхою; на бедре его тяжелый меч; латы, солнцем освещенные, сыплют искры и огнем горят. Кто сей витязь, богатырь младой? Он подобен маю красному: розы алые с лилеями расцветают на лице его. Он подобен мирту нежному: тонок, прям и величав собой. Взор его быстрей орлиного и светлее ясна месяца. Кто сей рыцарь? — Илья Муромец. Он проехал дикий темный лес, и глазам его является поле гладкое, обширное, где природою рассыпаны в изобилии дары земли.
Витязь Геснера не читывал, но, имея сердце нежное, любовался красотою дня; тихим шагом ехал по лугу и в душе своей чувствительной жертву утреннюю, чистую, приносил царю небесному. «Ты, который украшаешь всё, русский бог и бог вселенныя! Ты, который наделяешь нас всеми благами щедрот своих! будь всегда моим помощником! Я клянуся вечно следовать богатырским предписаниям и уставам добродетели, быть защитником невинности, бедных, сирых и несчастных вдов, и наказывать мечом своим злых тиранов и волшебников, устрашающих сердца людей!» Так герой наш размышлял в себе и, повсюду обращая взор, за кустами впереди себя, над струями речки быстрыя, видит светло голубой шатер, видит ставку богатырскую с золотою круглой маковкой. Он к кусточкам приближается и стучит копьем в железный щит; но ответу богатырского нет на стук его оружия.
Белый конь гуляет по лугу, неоседланный, невзнузданный, щиплет травку ароматную и следы подков серебряных оставляет на росе цветов. Не выходит витязь к витязю поклониться, ознакомиться.
Удивляется наш Муромец; смотрит на небо и думает: «Солнце выше гор лазоревых, а российский богатырь в шатре неужель еще покоится?» Он пускает на зеленый луг своего коня надежного и вступает смелой поступью в ставку с золотою маковкой.
Для чего природа дивная не дала мне дара чудного нежной кистию прельщать глаза и писать живыми красками с Тицианом и Корреджием? Ах! тогда бы я представил вам, что увидел витязь Муромец в ставке с золотою маковкой. Вы бы вместе с ним увидели — беспримерную красавицу, всех любезностей собрание, редкость милых женских прелестей; вы бы вместе с ним увидели, как она приятным, тихим сном наслаждалась в голубом шатре, разметавшись на цветной траве; как ее густые волосы, светло русые, волнистые, осеняли белизну лица, шеи, груди алебастровой и, свиваясь, развиваяся, упадали на колена к ней; как ее рука лилейная, где все жилки васильковые были с нежностью означены, ее голову покоила; как одежда снего белая, полотняная, тончайшая, от дыханья груди полныя трепетала тихим трепетом. Но не можно в сказке выразить и не можно написать пером, чем глаза героя нашего услаждались на ее челе, на ее устах малиновых, на ее бровях возвышенных и на всем лице красавицы. Латы с золотой насечкою, шлем с пером заморской жар птицы, меч с топазной рукояткою, копие с булатным острием, щит из стали вороненыя и седло с блестящей осыпью на траве лежали вкруг ее.
[1] То есть обер дурака.
Сердце твердое, геройское твердо в битвах и сражениях со врагами добродетели — твердо в бедствиях, опасностях; но нетвердо против женских стрел, мягче воску белоярого против нежных, милых прелестей. Витязь знал красавиц множество в беспредельной Русской области, но такой еще не видывал. Взор его не отвращается от румяного лица ее. Он боится разбудить ее; он досадует, что сердце в нем бьется с частым, сильным трепетом; он дыхание в груди своей останавливать старается, чтобы долее красавицу беспрепятственно рассматривать. Но ему опять желается, чтоб красавица очнулась вдруг; ему хочется глаза ее — верно, светлые, любезные — видеть под бровями черными; ему хочется внимать ее гласу тихому, приятному; ему хочется узнать ее любопытную историю, и откуда, и куда она, и зачем, девица красная (витязь думал и угадывал, что она была девицею), ездит по свету геройствовать, подвергается опасностям жизни трудной, жизни рыцарской, не щадя весенних прелестей, не бояся жара, холода.
«Руки слабой, тленной женщины могут шить сребром и золотом в красном и покойном тереме, — не мечом и не копьем владеть; могут друга, сердцу милого, жать с любовью к сердцу нежному, — не гигантов на полях разить. Если кто из злых волшебников в плен возьмет девицу юную, ах! чего злодей бесчувственный с нею в ярости не сделает?» — Так Илья с собой беседует и взирает на прекрасную.
Время быстрою стрелой летит; час проходит за минутами, и за утром полдень следует — незнакомка спит глубоким сном.
Солнце к западу склоняется, и с эфирною прохладою вечер сходит с неба ясного на луга и поле чистое — незнакомка спит глубоким сном. Ночь на облаке спускается и густыя тьмы покровами одевает землю тихую; слышно ручейков журчание, слышно эхо отдаленное, и в кусточках соловей поет — незнакомка спит глубоким сном.
Тщетно витязь дожидается, чтобы грудь ее высокая вздохом нежным всколебалася; чтоб она рукою белою хотя раз тихонько тронулась и открыла очи ясные! Незнакомка спит по прежнему.
Он садится в голубом шатре и, взирая на прекрасную, видит в самой темноте ночной красоту ее небесную, видит — в тронутой душе своей и в своем воображении; чувствует ее дыхание и не мыслит успокоиться в час глубокия полуночи.
Ночь проходит, наступает день; день проходит, наступает ночь — незнакомка спит по прежнему.
Рыцарь наш сидит как вкопанный; забывает пищу, нужный сон. Всякий час, минуту каждую он находит нечто новое в милых прелестях красавицы, и — недели целой нет в году!
Здесь, любезные читатели, должно будет изъясниться нам, уничтожить возражения строгих, бледнолицых критиков: «Как Илья, хотя и Муромец, хоть и витязь Руси древния, мог сидеть неделю целую, не вставая, на одном месте; мог ни маковыя росинки в рот не брать, дремы не чувствовать?» Вы слыхали, как монах святой, наслаждаясь дивным пением райской пестрой конопляночки, мог без пищи и без сна пробыть не неделю, но столетие. Разве прелести красавицы не имеют чародействия райской пестрой конопляночки? О друзья мои любезные! если б знали вы, что женщины могут делать с нами, бедными!.. Ах! спросите стариков седых; ах! спросите самого меня… и, краснея, вам признаюся, что волшебный вид прелестницы — не хочу теперь назвать ее! — был мне пищею небесною, олимпийскою амброзией; что я рад был целый век не спать, лишь бы видеть мог жестокую!.. Но боюся говорить об ней, и к герою возвращаюся.
«Что за чудо! — рыцарь думает, — я слыхал о богатырском сне; иногда он продолжается три дни с часом, но не более; а красавица любезная...» Тут он видит муху черную на ее устах малиновых; забывает рассуждения и рукою богатырскою гонит злого насекомого; машет пальцем указательным (где сиял большой златой перстень с талисманом Велеславиным) — машет, тихо прикасается к алым розам белолицыя — и красавица любезная растворяет очи ясные!
Кто опишет милый взор ее, кто улыбку пробуждения, ту любезность несказанную, с коей, встав, она приветствует незнакомого ей рыцаря? «Долго б спать мне непрерывным сном, юный рыцарь! (говорит она) если б ты не разбудил меня. Сон мой был очарованием злого, хитрого волшебника, Черномора ненавистника. Вижу перстень на руке твоей, перстень добрыя волшебницы, Велеславы благодетельной: он своею тайной силою, прикоснувшись к моему лицу, уничтожил заклинание Черномора ненавистника». Витязь снял с себя пернатый шлем: чернобархатные волосы по плечам его рассыпались. Как заря алеет на небе, разливаясь в море розовом пред восходом солнца красного, так румянец на щеках его разливался в алом пламени. Как роса сияет на поле, осребренная светилом дня, так сердечная чувствительность в масле глаз его светилася. Стоя с видом милой скромности пред любезной незнакомкою, тихим и дрожащим голосом он красавице ответствует: «Дар волшебницы любезныя мил и дорог моему сердцу; я ему обязан счастием видеть ясный свет очей твоих».
Взором нежным, выразительным он сказал гораздо более.
Тут красавица приметила, что одежда полотняная не темница для красот ее; что любезный рыцарь юноша; догадаться мог легохонько, где под нею что таилося… Так седый туман, волнуяся над долиною зеленою, не совсем скрывает холмики, посреди ее цветущие; глаз внимательного странника сквозь волнение туманное видит их вершинки круглые.
Незнакомка взор потупила — закраснелася, как маков цвет, и взялась рукою белою за доспехи богатырские. Рыцарь понял, что красавице без свидетелей желается нарядиться юным витязем. Он из ставки вышел бережно, посмотрел на небо синее, прислонился к вязу гибкому, бросил шлем пернатый на землю и рукою подпер голову. Что он думал, мы не скажем вдруг; но в глазах его задумчивость точно так изображалася, как в ручье густое облако; томный вздох из сердца вылетел. Конь его, товарищ верный друг, видя рыцаря, бежит к нему; ржет и прыгает вокруг Ильи, поднимая гриву белую, извивая хвост изгибистый. Но герой наш нечувствителен к ласкам, к радости товарища, своего коня надежного; он стоит, молчит и думает. Долго ль, долго ль думать Муромцу? Нет, не долго: раскрываются полы светло голубой ставки, и глазам его является незнакомка в виде рыцаря. Шлем пернатый развевается над ее челом возвышенным.
Героиня подпирается копием с булатным острием; меч блистает на бедре ее.
В ту минуту солнце красное воссияло ярче прежнего, и лучи его с любовию пролилися на красавицу.
С кроткой, нежною улыбкою смотрит милая на витязя и движеньем глаз лазоревых говорит ему: «Мы можем сесть на траве благоухающей, под сенистыми кусточками». Рыцарь скоро приближается и садится с героинею на траве благоухающей, под сенистыми кусточками. Две минуты продолжается их глубокое молчание; в третью чудо совершается…
(Продолжение впредь)
1794
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей