Владислав Ходасевич Соррентинские фотографии
Воспоминанье прихотливо И непослушливо. Оно – Как узловатая олива: Никак, ничем не стеснено. Свои причудливые ветви Узлами диких соответствий Нерасторжимо заплетет – И так живет, и так растет. Порой фотограф-ротозей Забудет снимкам счет и пленкам И снимет парочку друзей, На Капри, с беленьким козленком, – И тут же, пленки не сменив, Зaпeчaтлeeт он залив За пароходною кормою И закопченную трубу С космою дымною на лбу. Так сделал нынешней зимою Один приятель мой. Пред ним Смешались воды, люди, дым На негативе помутнелом. Его знакомый легким телом Полупрозрачно заслонял Черты скалистых исполинов, А козлик, ноги в небо вскинув, Везувий рожками бодал… Хоть я и не люблю козляток (Ни итальянских пикников) – Двух совместившихся миров Мне полюбился отпечаток: В себе виденья затая, Так протекает жизнь моя. Я вижу скалы и агавы, А в них, сквозь них и между них – Домишко низкий и плюгавый, Обитель прачек и портных. И как ни отвожу я взора, Он всё маячит предо мной, Как бы сползая с косогора Над мутною Москвой-рекой. И на зеленый, величавый Амальфитанский перевал Он жалкой тенью набежал, Стопою нищенскою стал На пласт окаменелой лавы. Раскрыта дверь в полуподвал, И в сокрушении глубоком Четыре прачки, полубоком, Выносят из сеней во двор На полотенцах гроб дощатый, В гробу – Савельев, полотер. На нем – потертый, полосатый Пиджак. Икона на груди Под бородою рыжеватой. «Ну, Ольга, полно. Выходи». И Ольга, прачка, за перила Хватаясь крепкою рукой, Выходит. И заголосила. И тронулись под женский вой Неспешно со двора долой. И сквозь колючие агавы Они выходят из ворот, И полотера лоб курчавый В лазурном воздухе плывет. И, от мечты не отрываясь, Я сам, в оливковом саду, За смутным шествием иду, О чуждый камень спотыкаясь. Мотоциклетка стрекотнула И сорвалась. Зaтpeпeтaл Прожектор по уступам скал, И отзвук рокота и гула За нами следом побежал. Сорренто спит в сырых громадах. Мы шумно ворвались туда И стали. Слышно, как вода В далеких плещет водопадах. В страстную пятницу всегда На глаз приметно мир пустеет, Айдесский, древний ветер веет, И ущербляется луна. Сегодня в облаках она. Тускнеют улицы сырые. Одна ночная остерия Огнями желтыми горит. Ее взлохмаченный хозяин Облокотившись полуспит. А между тем уже с окраин Глухое пение летит; И озаряется свечами Кривая улица вдали; Как черный парус, меж домами Большое знамя пронесли С тяжеловесными кистями; И, чтобы видеть мы могли Воочию всю ту седьмицу, Проносят плеть и багряницу, Терновый скорченный венок, Гвоздей заржавленных пучок, И лестницу, и молоток. Но пенье ближе и слышнее. Толпа колышется, чернея, А над толпою лишь Она, Кольцом огней озарена, В шелках и розах утопая, С недвижной благостью в лице, В недосягаемом венце, Плывет, высокая, прямая, Ладонь к ладони прижимая, И держит ручкой восковой Для слез платочек кружевной. Но жалкою людскою дрожью Не дрогнут ясные черты. Не оттого ль к Ее подножью Летят молитвы и мечты, Любви кощунственные розы И от великой полноты – Сладчайшие людские слезы? К порогу вышел своему Седой хозяин остерии. Он улыбается Марии. Мария! Улыбнись ему! Но мимо: уж Она в соборе В снопах огней, в гремящем хоре. Над поредевшею толпой Порхает отсвет голубой. Яснее проступают лица, Как бы напудрены зарей. Над островерхою горой Пеpeливaeтся Денница… Мотоциклетка под скалой Летит извилистым полетом, И с каждым новым поворотом Залив просторней предо мной. Горя зарей и ветром вея, Он всё волшебней, всё живее. Когда несемся мы правее, Бегут налево берега, Мы повернем – и величаво Их позлащенная дуга Начнет рaзвepтывaться вправо. В тумане Прочида лежит, Везувий к северу дымит. Запятнан площадною славой, Он всё торжествен и велик В своей хламиде темно-ржавой, Сто раз прожженной и дырявой. Но вот – румяный луч проник Сквозь отдаленные туманы. Встает Неаполь из паров, И заиграл огонь стеклянный Береговых его домов. Я вижу светлые просторы, Плывут сады, поляны, горы, А в них, сквозь них и между них – Опять, как на неверном снимке, Весь в очертаниях сквозных, Как был тогда, в студеной дымке, В ноябрьской утренней заре, На восьмигранном острие Золотокрылый ангел розов И неподвижен – а над ним Вороньи стаи, дым морозов, Давно рассеявшийся дым. И, отражен кастeллaмapской Зеленоватою волной, Огромный страж России царской Вниз опрокинут головой. Так отражался он Невой. Зловещий, огненный и мрачный, Таким явился предо мной – Ошибка пленки неудачной. Воспоминанье прихотливо. Как сновидение – оно Как будто вещей правдой живо, Но так же дико и темно И так же, вероятно, лживо… Среди каких утрат, забот, И после скольких эпитафий. Теперь, воздушная, всплывет И что закроет в свой черед Тень соррентинских фотографий?
5 марта 1925, Sorrento 26 февраля 1926, Chaville
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей