Сергей Гандлевский Вот когда человек средних лет

Вот когда человек средних лет, багровея, шнурки Наконец-то завяжет и с корточек встанет, помедля, И пойдет по делам по каким позабыл от тоски Вообще и конкретной тоски, это — зрелище не для Слабонервных. А я эту муку люблю, однолюб. Во дворах воробьев хороня, мы ее предвкушали, И — пожалуйста. «Стар я, — бормочет, — несчастлив и глуп. Вы читали меня в периодике?» Нет, не читали И читать не намерены. Каждый и сам умудрен Километрами шизофрении на страшном диване. Кто избавился, баловень, от роковых шестерен? (Поступь рока слышна у Набокова в каждом романе.)

Раз в Тбилиси весной в ореоле своем голубом Знаменитость, покойная ныне, кумир киноведов, Приложением к лагерным россказням вынес альбом — Фотографии кровосмесителей и людоедов. На пол наискось выскользнул случаем с пыльных страниц Позитив в пол-ладони, окутанный в чудную дымку Простодушия, что ли, сияния из-под ресниц… — Мне здесь пять, — брякнул гений. Мы отдали должное снимку. Как тебе наше сборище, а, херувим на горшке? Люб тебе пожилой извращенец, косеющий с первой? Это было похлеще историй о тухлой кишке И о взломе мохнатого сейфа. Опять-таки нервы. В свете вышеизложенного, башковитый тростник, Вряд ли ты ошарашишь читателя своеобразьем И премудростью книжною. Что же касается книг, Человека воде уподобили, пролитой наземь, Во Второй Книге Царств. Он умрет, как у них повелось. Воробьи (да, те самые) сядут знакомцу на плечи. Если жизнь дар и вправду, о смысле не может быть речи. Разговор о Великом Авось.