Афанасий Фет Студент (посвящается С.П. Х-о)
1
Гляжу на вас я, умница моя, Как на своем болезненном вы ложе Откинулись, раздумие тая, А против вас, со сказочником схоже, И бормочу и вспоминаю я О временах, как был я молод тоже, Когда не так казалась жизнь пуста, — И просятся октавы на уста.
2
Я был студентом. Жили мы вдвоем С товарищем московским в антресоле Родителей его. Их старый дом Стоял близ сада, на Девичьем поле. Нас старики любили и во всём Предоставляли жить по нашей воле — Лишь наверху; когда ж сходили вниз, Быть скромными — таков наш был девиз.
3
Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи Нас удручали. Он долбил тетрадки Да Гегеля читал; а я стихи Кропал; стихи не выходили гладки. Но, боже мой, как много чепухи Болтали мы; как нам казались сладки Поэты, нас затронувшие, все: И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.
4
И был ли я рассеян от природы, Или застенчив, не могу сказать, Но к женщинам не льнул я в эти годы, Его ж и Гегель сам не мог унять; Чуть женщины лишь не совсем уроды, — Глядишь, влюблен, уже влюблен опять. На лекции идем — бранюсь я вволю, А он вприпрыжку по пустому полю.
5
По праздникам езжали к старикам Различные почтительные лица Из сослуживцев старых и их дам, Бывала также томная девица Из институтских — по ее словам, Был Ламартин всех ярче, как денница, — Две девочки — и ту, что побледней, Звала хозяйка крестницей своей.
6
Свершали годы свой обычный круг, Гамлет-Мочалов сотрясал нас бурно, На фортепьянах игрывал мой друг, Певала Лиза — и подчас недурно — И уходила под вечер. — Но вдруг Судьбы встряхнулась роковая урна. «Вы слышали? А я от них самих. Ведь к Лизаньке присватался жених!»
7
«Не говорят худого про него. С имением, хоть небольшого чину; У генерала служит своего, Ведет себя как должно дворянину: Ни гадких карт, ни прочего чего. Серебряную подарю корзину Я ей свою большую. — Что ж мне дать? Я крестная, а не родная мать».
8
Жених! жених! Коляска под крыльцом. Отец и дочка входят с офицером. — Не вышел ростом, не красив лицом, Но мог бы быть товарищам примером: Весь раздушон, хохол торчит вихром, Торчат усы изысканным манером, И воротник как жар, и белый кант, И сахара белее аксельбант.
9
«Вот, Лизанька, бог дал и женишка! А вы ее, мой милый, берегите: Ребенок ведь! Немножечко дика, Неопытна, — на нас уж не взыщите». А мне ее отец: «Вы старика Утешьте, вы и ей не откажите: Мы с Лизою решились вас просить С крестовым братом шаферами быть.»
10
«Ты, Лизанька, уж попроси сама, Вы, кажется, друг другу не чужие, Старинной дружбой связаны дома, А с крестным братом даже и родные». — «Я вас прошу». — «Ах, боже, дела тьма. Пора и дальше, люди молодые, И к тетушке мне нужно вас завесть. — Так по рукам?» — «Благодарю за честь».
11
Горит огнями весь иконостас Хрустальное блестит паникадило, И дьякона за хором слышен бас… Она стоит и веки опустила, Но так бледна, что поражает глаз; Испугана ль она, иль загрустила? Мы стали цепью все, чтобы народ На наших дам не налезал вперед.
12
«Где ж мой платок? — старик воскликнул наш. — Дай мне хоть свой; отдам тебе на бале. Что возишься! Да скоро ли подашь? Ну, дайте вы, хоть вы бы отыскали». — «Да не найду». — «Вот завели cache-cache!» — «И у меня! И у меня украли!» — «Обчистили? Народец-то каков!» Вся наша цепь без носовых платков.
13
Стою да мельком на нее взгляну. Знать, от свечей ей томно — от угара. И жалко-жалко мне ее одну, Но жалко тож индейского фуляра. — «А не такую бы ему жену, — Пожалуй, что она ему не пара». Вот повели их кругом наконец, И я топчусь, держа над ней венец.
14
Всё кончено. Пустеет божий храм. — Подробностей уж не припомню дале, Но помню, что с товарищем я там, У них в дому, на свадебном их бале. Стою в гостиной полусветлой сам, А музыка гремит и танцы в зале. Не знаю, что сказать, а предо мной Давнишняя подруга молодой.
15
«Пойдемте вальс! Вы не хотите? Нет? Но вы должны, — ведь я вознегодую… Вы сердитесь за давешний ответ?» — «Я не сержусь; я просто не танцую». — «Ну, дайте ж руку! ссориться не след. Та к сердцу ближе. Руку ту — другую». И без перчатки стала хлопотать, Чтобы с моей руки перчатку снять.
16
Но тут товарищ мой влетает в дверь: «Вот где они! Куда запропастились! Вас кавалер, как разъяренный зверь, Повсюду ищет. — Вы б поторопились. Да ты-то что? Не кисни хоть теперь, Ступай за мной; там словно взбеленились». — «Нет, уж уволь. Тебе оно под стать, Ты по полю давно привык плясать».
17
Вот грянула мазурка. — Я гляжу, Как королева средневековая, Вся в бархате, туда, где я сижу, Сама идет поспешно молодая И говорит: «Пойдемте, я прошу Вас на мазурку». Голову склоняя, Я подал руку. Входим, — стульев шум, И музыка гремит свое рум-рум.
18
«Вы, кажется, не в духе?» — «Я? Ничуть, Напротив, я повеселиться рада В последний раз. — И молодая грудь Дохнула жарко. — Мне движенья надо: Без устали помчимся! отдохнуть Успею после, там, в гортани ада». — «Да что вы говорите?» — «Верьте мне, Я не в бреду и я в своем уме.»
19
«А хоть в бреду, безгрешен этот бред! Несчастию не я теперь виною, И говорить о нем уже не след, — Умру и тайны этой не открою. Тут маменька виновница всех бед: Распорядиться ей хотелось мною. Я поддалась, всю жизнь свою сгубя. — Я влюблена давно!» — «В кого?» — «В тебя!»
20
И мы неслись под пламенные звуки, И — боже мой — как дивно хороша Она была! и крепко наши руки Сжимались, — и навстречу к ней душа Моя неслась в томленьи новой муки. «И я тебя люблю! — едва дыша, Я повторял. — Что нам людская злоба! Взгляни в глаза мне; твой, — я твой до гроба!»
21
Что было дальше, трудно говорить И совестно. Пришлось нам поневоле С товарищем усерднее ходить В дом, где бывали редко мы дотоле. Тот всё вином старался угостить; Пьешь, и душа сжимается от боли, Да к всенощной спешишь, чтоб как-нибудь Хоть издали разок еще взглянуть.
22
О сладкий, нам знакомый шорох платья Любимой женщины, о, как ты мил! Где б мог ему подобие прибрать я Из радостей земных? Весь сердца пыл К нему летит, раскинувши объятья, Я в нем расцвет какой-то находил. Но в двадцать лет — как несказанно дорог Красноречивый, легкий этот шорох!
23
Любить всегда отрадно, но писать — Такая страсть у любящих к чему же? Ведь это прямо дело выдавать, И ничего не выдумаешь хуже. Казалось бы, ну как не помышлять О брате, об отце или о муже? В затмении влюбленные умы — И ревностно писали тоже мы.
24
Я помню живо: в самый Новый год Она мне пишет: «Я одна скучаю. Муж едет в клуб; я выйду у ворот, Одетая крестьянкою, и к чаю Приду к тебе. Коль спросит ваш народ, Вели сказать, что из родного краю Зашла к тебе кормилицына дочь. Укутаюсь — и не заметят в ночь».
25
С товарищем переглянулись мы. Хотя не очень прытки были сами, Но видим ясно: этой кутерьмы И бабушка не разведет бобами. Практические подлинно умы! Нашли исход: рядиться мужиками! Голубушка! Я звать ее не мог: Я не себя — ее я поберег.
26
А время шло. Кто любит так, не знает, Чего он ждет, чем мысль его кипит. Спросите вы у дома, что пылает: Чего он ждет? Не ждет он, а горит, И темный дым весь искрами мелькает Над ним, а он весь пышет и стоит. Надолго ли огни и искры эти? Надолго ли? — Надолго ль всё на свете?
27
Однажды мы сидели наверху С товарищем, витая в думах нежных. Вдруг горничная. — Весь платок в снегу, Лицо у ней бледнее хлопьев снежных. «Да что ты?» — «Всё пропало! Быть греху; Все письма отыскал он в нотах прежних, Да как пошел, — в столах, в шкапах, в трюмо И в туфлях даже, глядь, — сидит письмо.»
28
«Под крик его и гам тут горьких слез Из девичьей я слышала немало. Не треснул ли ее проклятый пес! Он сам ушел. В испуге написала Вам тут она. — Не помню, как донес Меня господь. Ответ я обещала. Прочтите же; а я пока пойду И за калиткой стану — подожду».
29
Читаю: «Всё проведал этот зверь. С тобою он стреляться, верно, станет; И если ты убьешь его теперь — Тогда, тогда и счастие настанет. Я верую, ты тоже сердцем верь, Оно меня, я знаю, не обманет. Я убегу в деревню за тобой, И там твоею стану я женой.»
30
«А послезавтра в восемь приходи На монастырь и стань там у забора И на калитку с улицы гляди — Хоть на часок уйду из-под надзора, — Стой там в тени и терпеливо жди. Как восемь станет бить, приду я скоро. Недаром злые видела я сны! Но верь ты мне, мы будем спасены».
31
Без опыта, без денег и без сил, У чьей груди я мог искать спасенья? Серебряный я кубок свой схватил, Что подарила мать мне в день рожденья, И пенковую трубку, что хранил В чехле, как редкость, полную значенья, Был и бинокль туда же приобщен И с репетиром золотой Нортон.
32
Тебе в могилу тихую привет, Мой старый друг, я, старец, посылаю. Ты был у нас деканом много лет, К тебе, бывало, еду и читаю Я грешные стихи, пускаясь в свет, И за полночь мы за стаканом чаю Сидим, вникаем в римского певца… Тебя любил и чтил я как отца!
33
Зачем всю дрянь к наставнику я вез? Но лишь вошел, он крикнул мне: «Что с вами?» Я объяснил как мог, повеся нос, И вдруг, как мальчик, залился слезами. Меня он обнял и почти донес До кресла. Сам он с влажными глазами И с кроткой речью, полною любви, Стал унимать рыдания мои.
34
«Спасти ее!» — я только мог твердить. «Спасти-то нужно вас, — расстроить эту Безумную попытку. Заложить Немедленно я прикажу карету… Инспектора вас в карцер посадить Я попрошу на месяц по секрету. Когда своей не жаль вам головы, То хоть ее-то не губите вы».
35
Давно стою, волнуясь, на часах, И смотрит ярко месяц с тверди синей, Спит монастырский двор в его лучах, С церковных крыш блестит колючий иней. Удастся ли ей вырваться-то? Ах! И олуха такого быть рабыней! На колокольне ровно восемь бьет; Вот заскрипел слегка снежок… Идет!
36
Откинула покров она с чела, И месяц светом лик ей обдал чистый. Уже моих колен ее пола Касается своей волной пушистой, И на плечо ко мне она легла, И разом круг объял меня душистый: И молодость, и дрожь, и красота, И в поцелуе замерли уста.
37
И я ворвался в этот мир цветов, Волшебный мир живых благоуханий, Горячих слез и уст, речей без слов, Мир счастия и пылких упований, Где как во сне таинственный покров От нас скрывает всю юдоль терзаний. Нельзя душой и блекнуть и цвести, — Я в этот миг не мог сказать «прости».
38
А вам не жаль? Чего? — спросить бы надо: Что был я глуп, или что стал умней? Какая же за это мне награда? Бывало, точно, и не спишь ночей, Но сладок был и самый кубок яда; Зато теперь чем дальше, тем горчей: Всё те же рельсы и машина та же, И мчит тебя, как чемодан в багаже.
39
Дня через два хозяйка за столом Вдруг говорит: «А наши молодые Уехали — и старики вдвоем Остались. Он сказал, что там большие В деревне хлопоты у них. Кругом Падеж скота, и есть дела другие. А вы чем сыты, молодой народ, Что капельки вы не берете в рот?»
40
Затем, — затем настал конец. А вы Простите, если сказка надоела. Я скоро сам уехал из Москвы, И мне писали: Лиза овдовела. Поздней искал я милостей вдовы, Но свидеться она не захотела. Болтали — там… какой-то генерал… А может быть, кто говорил — соврал.
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей