Илья Фаликов На ухо мне наступил медведь силлаботоники...

На ухо мне наступил медведь силлаботоники, а на Москву — зима. Некоторые пишут дневники и хроники, острой страдают болью силовики и хроники, прочие просто сошли с ума.

Я априори к прочим принадлежу, и, кажется, в данном карассе адепты лирики состоят. Что еще примет в морозы, если не снежная кашица, бабу, упавшую с воза? Кто по наклонной катится плоскости с горки, в которой спрятан не клад, но ад?

Лирика, из объятий первой любви выскальзывая, вроде живого мамонта ходит в снегах Воркуты. Что вы имеете против лирического высказывания? Киски потратят на вискас творческие искания. Писком кончают выхолощенные коты.

Я не хочу рифмовать, я убегаю от Медного Всадника, потому что я — тоже наполеон. Мраморный лев сугроба полон здоровья отменного, скифского чистого золота, Китежа внутривенного, всплывшего в Китай-городе: я — это он.

Если твержу об “я”, много во мне объятого происками Уитмена, ритмом падучих звезд, рыком последнего тигра, усатого-полосатого, лешего волосатого, ибо довольно патово нынче живу, поглядывая на погост.

Помнишь, там были гости, погащивали, торговали, храм осенял нас и верил в то, что похерили мы. Нет, мы не сеяли хлеб, в кузне фантомы ковали, нос в никуда совали, настропаляясь на рифму типа тюрьмы — сумы.

Милая, это про нас. Милая, нас немного, ты да я, а поскольку я — это просто ты, я возлюбил сейчас белого единорога, рог упирается в Бога, изображая гору, посеребрив кусты.

2008