Ольга Ермолаева Разве, миленький, все это было со мною...

Разве, миленький, все это было со мною, ну а если со мною, то что это было? Вавилонская башня ты, счастье земное, — так беззвучно упала, весь свет завалила.

И Терскол, и Дюрсо — разве всё под зловещий скрылось глиняный пласт, троекуровский гравий? Ты умеешь сдвигать невесомые вещи типа чёлки моей и своих фотографий.

Что ты хочешь сказать? Я встаю, где стоял ты, и ложусь, где лежал… И огни под Батайском, и Кубань, и Тамань, и миндаль нашей Ялты, и Пенайский маяк, и Никола с Можайском…

И дыханье твое, расточённое в мире, претворяет его постепенно — в желанный; так царит в пыльном воздухе, зимней квартире желтый донник засушенный благоуханный.

Ты станичный малец, ястребиное зренье; ты столичный жилец; ты горячий любовник. Помню миг обмирания и восхищенья: с бесконечно прелестным лицом подполковник

на прудах Патриарших… Из нас двоих — пленным был не ты, разумеется, не обмиравший, так легко козыряющий встречным военным… … Быть пришпиленным к юбке моей не желавший.

Истра, Бронницы, и Верея, и Коломна, васильков и цикория в поле цветенье, — раз за разом тебя воплотят неуклонно — все музейные залы, церковное пенье…

Надо быть в твою честь по возможности твердой, удержаться в ревущей воронке гигантской, если так же из Крымска твой двести четвертый будет в двадцать часов приходить на Казанский.

Я должна постоянно следить за собою, не казаться по-вдовьи несчастной и робкой и не плакать над снятой своей головою в мерзлый день с новогодней конфетной коробкой…

11 — 14 января 2003