Ольга Берггольц Осень сорок первого

Я говорю, держа на сердце руку, так на присяге, может быть, стоят. Я говорю с тобой перед разлукой, страна моя, прекрасная моя.

Прозрачное, правдивейшее слово ложится на безмолвные листы. Как в юности, молюсь тебе сурово и знаю: свет и радость — это ты.

Я до сих пор была твоим сознаньем. Я от тебя не скрыла ничего. Я разделила все твои страданья, как раньше разделяла торжество.

…Но ничего уже не страшно боле, сквозь бред и смерть сияет предо мной твое ржаное дремлющее поле, ущербной озаренное луной.

Еще я лес твой вижу  и на камне, над безымянной речкою лесной, заботливыми свернутый руками немудрый черпачок берестяной.

Как знак добра и мирного общенья, лежит черпак на камне у реки, а вечер тих, не слышно струй теченье, и на траве мерцают светляки…

О, что мой страх, что смерти неизбежность, испепеляющий душевный зной перед тобой — незыблемой, безбрежной, перед твоей вечерней тишиной?

Умру,- а ты останешься как раньше, и не изменятся твои черты. Над каждою твоею черной раной лазоревые вырастут цветы.

И к дому ковыляющий калека над безымянной речкою лесной опять сплетет черпак берестяной с любовной думою о человеке…