Огюст Барбье Вестминстер

Аббатство мрачное — гигантский мавзолей, — Омытый Темзою и в глубине своей Скрывающий гранит, седой и отсырелый! Гордиться вправе ты блистательной капеллой, И строем башенным, и входом, где в пыли Тяжелый пурпур свой влачили короли. Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты, Под коими сыны Британии зарыты — От повелителей в их каменных гробах До граждан доблестных, чей знаменитый прах Отчизна бережет с почтеньем и любовью; Хоть и не счесть в тебе достойных славословья, Хоть испокон веков и весь заполонен Их изваяньями твой дивный пантеон, Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира Сияют посреди божественного клира, О скорбный памятник, о саван роковой Величья гордого и славы вековой! И все же: сонмы душ, краса и цвет народа, Стучатся в пыльные и сумрачные своды И молят, чтобы их в кругу святых могил Ты средь соперников великих приютил! Они тебя клянут настойчиво и страстно И хлещут мощными крылами — но напрасно! И потрясает мир, и длится без конца Их исступленный крик, терзающий сердца!

Вестминстер! Навсегда ль останусь я мишенью Для воплей яростных слепого возмущенья, И, прежде чем решил верховный судия, В глазах сородичей всегда ли буду я Достоин адских мук? Ах, на чужом погосте Лежат, скорбя, мои заброшенные кости, И шквалы южные, свирепости полны, Заоблачных высот беспутные сыны, Когда-нибудь взревут над голою равниной И прах мой выметут, как прах простолюдина.

Вестминстер! Возмужав, сурова и горда, Душа моя к страстям остыла навсегда, Познал я клевету: походкой воровскою Она вошла в мой дом, его лишив покоя, На ложе брачное пустила скользких змей, И, славой осенен, между детьми своей Фантазии живой, я видел руку злую, Что въяве, надо мной победу торжествуя, На лоб повесила мне прозвище, каким Мы сумасшедшего, введя в Бедлам, клеймим.

Потом подрыли дуб, стоявший в полной силе, Ствол от божественных побегов отлучили, Отца от дочери; за дух мятежный мстя, Отторгли от меня любимое дитя, Крича, что сызмала растление вселю я В природу чистую его; что поцелуи Мои кощунственны; итак, умчали прочь, От сердца оторвав, единственную дочь, И неоглядные легли меж ней и мною Пространства горьких вод, затянутые мглою.

Ах, не было и нет мучительней обид Для тех, в чьих жилах кровь высокая бежит. О, злых ударов град! О, тот клинок ужасный, Входящий в глубь души, разящий безучастно Любовь нездешнюю, основу из основ Порыва пылкого поэтов и отцов! О, пламени укус, неукротимо-ярый! О, плети Эвменид! Неслыханные кары Веков язычества, из вас хотя б одна Похожа ли на боль, что мною снесена?

Вот перечень скорбей, которым вплоть до гроба Упрямо обрекла меня людская злоба; Вот раны на боках, — они еще свежи, — То проложили след священные ножи; Неумолимая стихия буревая Над головой моей металась, завывая, И сердце высохло, став горше и черней Травы, таящейся среди морских камней, И пенистой волны, какою изначала Природа мрачная Британию объяла.

Вестминстер! Мне досель успокоенья нет! Иль мало вынес я лютейших зол и бед? Зачем же должно мне страдать и за могилой, Прослывши дьяволом, враждебной людям силой? А угрызения с отравой тонкой их, А реки слез, в полях изгнанья пролитых, А бесконечное томленье агонии? Ах, я ль не искупил ошибки роковые?

Вестминстер! Или впрямь навек в твой мирный храм Заказан вход моим сгнивающим костям? О призрак сумрачный, отвергнутый в отчизне! Бездонна скорбь твоя! Ты по короткой жизни Промчался, словно лев, затравленный в лесах; Гонимый по пятам, летел с грозой в глазах Средь улюлюканья, и посвиста, и лая, Сквозь заросли кустов, повсюду оставляя Отодранную шерсть! Ты в бегстве изнемог, Все тяжелей гудел могущественный скок, И кровь с твоих боков, израненных жестоко, Бежала на песок, как два густых потока.

Но попусту ль дышал враждою свет большой К тебе, поэт-боец с кипящею душой; Не твой ли стих стальной, отточенный на диво, Со смехом горьким в грудь Британии чванливой, Как меч карающий, вонзился, рьян и смел, И в сердце у нее так глубоко засел, Что раною она томилась беспредельно, И крик ее всегда звучал тоской смертельной. И открывалась вновь при имени твоем Та рана страшная, горящая огнем?

О Байрон, юный бог, ты вызов одинокий Швырнул сородичам враждебным; их пороки Ты миру обнажил с бесстрашной прямотой; Но постеснялся ты сорвать покров святой, Столетья долгие как будто пригвожденный К челу великого спесивца Альбиона — Плотнее чем из мглы и копоти покров, Который в наши дни, недвижен и суров, Раскидывается от края и до края, Род человеческий как в саван облекая.

Завесы ханжества ниспали под твоим Ударом гибельным, растаяли, как дым; Но после стольких зол, неслыханных гонений, Несправедливых кар, которые твой гений Напрасным ропотом встречал издалека, Все так же ненависть, как прежде, велика, — И над могилою ее пылают взгляды; Как страшен суд людской! Не знает он пощады. Ничем, о господи, не искупить вины Страдальцам, кто молвой людской осуждены.

О сладостный певец тоски неодолимой Столетья нашего; о, бездною любимый, Поэт горчайших мук, чья страсть, хлеща, как плеть, Неблагодарное отечество краснеть И опускать глаза заставила немало; Бок о бок с именем твоей страны блистало Нам имя славное твое, а между тем Был свет большой к твоим страданьям глух и нем, Поторопился он сокрыть тебя во мраке, Не дав тебе лежать в великолепной раке.

То — вечная судьба героев, для кого Дороже истины нет в мире ничего! Да, испокон веков несчастье исступленно Грызет горящего отвагой Аполлона, Кто твердо предстает пороку на пути, С драконом гибельным дерзает бой вести: О, горе! Кольцами чудовищного гада Свирепо стиснутый, облит струями яда, Ты поздно ль, рано ли был должен пасть в бою И, всеми брошенный, истлеть в чужом краю.

А общество, немой свидетель агонии, Непримиримостью дыша, как в дни былые, Не пошевелится, чтоб вырвать наконец Питомцев гения из роковых колец! О, благо, если тот палач высокородный Тела отдаст червям и в ярости холодной Лютей, чем смерть сама, являть не станет власть, Чтоб местью длительной насытить душу всласть И, жертву новую свалив рукой всесильной, Не будет прах ее тревожить в тьме могильной!

Аббатство мрачное, — гигантский мавзолей, Омытый Темзою и в глубине своей Скрывающий гранит, седой и отсырелый! Гордиться вправе ты блистательной капеллой, И строем башенным, и входом, где в пыли Тяжелый пурпур свой влачили короли. Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты, Под коими сыны Британии зарыты — От повелителей в их каменных гробах До граждан доблестных, чей знаменитый прах Отчизна бережет с почтеньем и любовью; Хоть и не счесть в тебе достойных славословья, Хоть испокон веков и весь заполонен Их изваяньями твой дивный пантеон, Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира Сияют посреди божественного клира, О скорбный памятник, о саван роковой, Величья гордого и славы вековой! И все же: сонмы душ, краса и цвет народа, Стучатся в пыльные и сумрачные своды И молят, чтобы их в кругу святых могил Ты средь соперников великих приютил! Они тебя клянут настойчиво и страстно И хлещут мощными крылами. Но напрасно! И потрясает мир и длится без конца Их исступленный крик, терзающий сердца!