Константин Бальмонт Шабаш

В день четверга, излюбленный у нас, Затем что это праздник всех могучих, Мы собрались в предвозвещенный час. Луна была сокрыта в дымных тучах, Возросших как леса и города. Все ждали тайн и ласк блаженно-жгучих. Мы донеслись по воздуху туда, На кладбище, к уюту усыпленных, Где люди днем лишь бродят иногда. Толпы колдуний, жадных и влюбленных, Ряды глядящих пристально людей, Мы были сонмом духов исступленных. Один, мудрейший в знании страстей, Был ярче всех лицом своим прекрасным. Он был наш царь, любовник всех, и Змей. Там были свечи с пламенем неясным, Одни с зеленовато-голубым, Другие с бледно-желтым, третьи с красным. И все они строили тонкий дым Кю подходил и им дышал мгновенье, Тот становился тотчас молодым. Там были пляски, игры, превращенья Людей в животных, и зверей в людей, Соединенных в счастии внушенья. Под блеском тех изменчивых огней, Напоминавших летнюю зарницу, Сплетались члены сказочных теней. Как будто кто вращал их вереницу, И женщину всегда ласкал козел, Мужчина обнимал всегда волчицу. Таков закон, иначе произвол, Особый вид волнующей приправы, Когда стремится к полу чуждый пол. Но вот в сверканьи свеч седые травы Качнулись, пошатнулись, возросли, Как души, сладкой полные отравы. Неясный месяц выступил вдали Из дрогнувшего на небе тумана, И жабы в черных платьях приползли. Давнишние созданья Аримана, Они влекли колдуний молодых, Еще не знавших сладостей дурмана. Наш круг разъялся, принял их, затих, И демоны к ним жадные припали, Перевернув порядок членов их. И месяц им светил из дымной дали, И Змеи наш устремил на них свой взгляд, И мы от их блаженства трепетали. Но вот свершен таинственный обряд, И все колдуньи, в снах каких-то гневных, «Давайте мертвых! Мертвых нам!» кричат. Протяжностью заклятий перепевных, Составленных из повседневных слов, Но лишь не в сочетаньях ежедневных, — Они смутили мирный сон гробов, И из могил расторгнутых восстали Гнилые трупы ветхих мертвецов. Они сперва как будто выжидали, Потом, качнувшись, быстро шли вперед, И дьявольским сиянием блистали. Раскрыв отживший, вдруг оживший, рот, Как юноши, они к колдуньям льнули, И всю толпу схватил водоворот. Все хохоты в одном смешались гуле, И сладостно казалось нам шептать О тайнах смерти, в чувственном разгуле. Отца ласкала дочь, и сына мать, И тело к телу жаться было радо, В различности искусства обнимать. Но вот вдали, где кончилась ограда, Раздался первый возглас петуха, И мы спешим от гнили и распада, — В блаженстве соучастия греха.