Наталья Астафьева Пришли. Ночную дачу оцепили...

Пришли. Ночную дачу оцепили. И увели. И нет у нас отца. Наверно, мучили. Наверно, били. Он оказался стойким до конца.

Нет в деле подписи его рукою. Не подписал ни одного листка. Осталась лишь написанная кровью записочка в кармане пиджака.

Отец отверг нелепость обвинений и, внутренним гореньем озарен, шагнул к окну и выбросился в небо из бреда обезумевших времен.

На площади плашмя лежало тело того, чей дух взлетал за облака… Так вышвырнули царские войска на мостовую инструмент Шопена…

Проходят годы, крови не смывая, а только бередя мою беду. Когда по этой площади иду – кипит отцовской кровью мостовая.

Когда я говорю с отцовской тенью, две родины ведут во мне свой спор: я полька, варшавянка по рожденью, по крови я москвичка с этих пор.

Но негде мне припасть к его надгробью, погоревать, поплакать по нему. Осталась лишь написанная кровью записочка в архивах ГПУ.

Что — вся поэзия, все поэтизмы! Нет более красноречивых слов, чем результат двукратной экспертизы, удостоверившей, что это кровь.

1970