Белла Ахмадулина Семья и быт

_Ане

Сперва дитя явилось из потёмок небытия. В наш узкий круг щенок был приглашен для счастья. А котенок не столько зван был, сколько одинок.

С небес в окно упал птенец воскресший. В миг волшебства сама зажглась свеча: к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет, словно возок с пожитками сверчка.

Так ширился наш круг непостижимый. Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль. Где ты, грядущий новичок родимый? Верти крылами! Убыстряй педаль!

Покуда вещи движутся в квартиры по лестнице — мы отойдем и ждем. Но всё ж и мы не так наги и сиры, чтоб славной вещью не разжился дом.

Останься с нами, кто-нибудь вошедший! Ты сам увидишь, как по вечерам мы возжигаем наш фонарь волшебный. О смех! О лай! О скрип! О тарарам!

Старейшина в беспечном хороводе, вполне бесстрашном, если я жива, проговорюсь моей ночной свободе, как мне страшна забота старшинства.

Куда уйти? Уйду лицом в ладони. Стареет пёс. Сиротствует тетрадь. И лишь дитя, всё больше молодое, всё больше хочет жить и сострадать.

Дивно уже в ангине, только ожил от жара лоб, так тихо, что почти — подумало, дитя сказало: — Ёжик, прости меня, за всё меня прости.

И впрямь — прости, любая жизнь живая! Твою в упор глядящую звезду не подведу: смертельно убывая, вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.

Витает, вырастая, наша стая, блистая правом жить и ликовать, блаженность и блаженство сочетая, и всё это приняв за благодать.

Сверчок и птица остаются дома. Дитя, собака, бледный кот и я идем во двор и там непревзойденно свершаем трюк на ярмарке житья.

Вкривь обходящим лужи и канавы, несущим мысль про хлеб и молоко, что нам пустей, что смехотворней славы? Меж тем она дается нам легко.

Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок, и все бегут с учений и работ, нас осыпает золото улыбок у станции метро «Аэропорт».

1968