Мариэтта Шагинян Касыда

Был человек. Имел жену, детей, Дом с черепичной кровлей, Сад, колодец, Вола, осла и слуг, служивших верно.

Однажды он, идя домой, глядит — И видит дым на небе, Слуг, спешащих Туда, сюда, и отчий дом в огне.

Он узнает, что нерадивый раб Поджег в саду солому, Испугался И, бросив дом, бежал от наказанья.

Вскипев от гнева, поспешил и он Тушить пожар с другими, Суетиться, Таскать добро, кричать, хрипя, в дыму.

Но дом сгорел. Жена свела детей К испуганным соседям. Головешки Еще дымилися на пепелище.

— Построим снова, — молвил человек, — Верни-ка, друг, кубышку, Что отдал я Тебе хранить на наш на черный день!

В кубышке было золото. Сосед Его давно растратил. Молвил: — Что ты? В бреду с беды? Какая там кубышка?

Взревев, как зверь, ударил человек Неверного соседа. Тот свалился И умер. Был виновник взят в тюрьму.

Жена же с бесприютными детьми От одного к другому С униженьем Скиталася, и хлеб их стал им горек.

— Будь я одна, мне было б легче! — Так Подумала однажды. Слышал, верно, Ее злой дух — и смерть взяла детей.

Не снесть бы ей потери, но ума Она лишилась с горя. И вприпрыжку Ушла бродить, играя с кем-то в прятки.

Да со смешком, блудя глазами, рот, Как дети, оттопырив, Оступилась И утонула в тот же день в пруду.

Меж тем судья, все дело разобрав, В нем не нашел убийства. Отпустил он, С советом быть разумней, человека.

Тот вышел и спросил: — Где сын? — Погиб. — Спросил: — Где дочь? — Погибла. — О жене он Тогда спросил, и был ответ: мертва.

Он на чужой порог присел без слез. Очами напряженно Высматривал, Как будто бы читал перед собою.

Да шевелил губами про себя. А раб, их дом поджегший, Днем и ночью Тем временем терзался в злой тоске.

И так несносен сердцу был укор, Что — в жажде облегченья — Воротился, Бил в грудь себя и пал пред человеком.

— Прости, прости! — Тот взор в него упер, Узнал и, торопливо Продолжая Немую речь свою, сказал рабу:

— Не ты, — сказал он, — в этом виноват. Ну, ты поджег солому, Правда, правда, А дети, а жена моя, а злато?

Уж тут не ты. Иди себе, иди, Коль хочешь, — так прощаю. — Обратился К нему очами и простил ему.

Упала тяжесть с совести раба. Вскричал он: — Друг, спасибо! Не забуду Всю жизнь мою, что мне сейчас даруешь!

И встрепенулся бледный человек: — Ты говоришь спасибо? Ведь лишен я Теперь всего, я гол, как перст, я нищ,

Нет у меня на маковку добра, А ты сказал спасибо? Неужели И нищие давать дары умеют?

И встал тогда, и ходит он с тех пор К болящим и скорбящим. И находит Такое слово, чем кому помочь.

И не бесплодны скорбного слова, А сам он ликом светел… Божьим детям Дается, утешая, утешенье.

13 апреля 1920