Александр Полежаев Сашка

К читателям

Не для славы — Для забавы ? Я пишу! Одобренья И сужденья ? Не прошу! Пусть кто хочет, Тот хохочет, ? Я и рад; А развратен, Неприятен — ? Пусть бранят. Кто ж иное Здесь за злое ? Хочет принимать, Кто разносит И доносит, — Тот ……….

Глава первая

«Мой дядя — человек сердитый, И тьму я браней претерплю, Но если говорить открыто; Его немного я люблю! Он — чёрт, когда разгорячится, Дрожит, как пустится кричать, Но жар в минуту охладится — И тих мой дядюшка опять. Зато какая же мне скука. Весь день при нём в гостиной быть, Какая тягостная мука Лишь о походах говорить,

Супруге строить комплименты, Платочки с полу поднимать. Хвалить ей чепчики и ленты, Детей в колясочке катать, Точить им сказочки да лясы, Водить в саду в день раза три И строить разные гримасы, Бормо? ча: «Чёрт вас побери!» — Так, растянувшись на телеге, Студент московский размышлял, Когда в ночном на ней побеге Он к дяде в Питер поскакал.

Студенты всех земель и кра? ев! Он ваш товарищ и мой друг: Его фамилья Полежаев, А дальше… эх, друзья, не вдруг! Я парень и без вас болтливый, Лишь только б вас не усыпить, А то внимайте терпеливо: Я рад весь век свой говорить! Быть может, в Пензе городишка Несноснее Саранска нет — Под ним есть малое селишко, И там мой друг увидел свет…

Нельзя сказать, чтобы богато Иль бедно жил его отец, Но всё довольно таровато, Чтоб промотаться наконец. Но это прочь!.. Отцу быть можно Таким, сяким и рассяким; Нам говорить о сыне до? лжно: Посмотрим, вышел он каким. Как быстро с гор весенни воды В долины злачные текут, Так пусть в рассказе нашем годы Его младенчества пройдут.

Пропустим также, что родитель Его до крайности любил И первый Сашеньки учитель Лакей из дворни его был. Пропустим, что сей ментор славный Был и в французском Соломон И что дитя болтал исправно Весь сквернословья лексикон. Пропустим, что на балалайке В шесть лет он «барыню» играл И что в похабствах, бабках, свайке Он кучерам не уступал.

Вот Саше десять дет пробило, И начал папенька судить, Что не весьма бы худо было Его другому поучить. Бич хлопнул! Тройка быстрых ко? ней! В Москву и день и ночь летит, И у француза в пансионе Шалун за книгою сидит. Я думаю, что всем известно, Что значит модный пансион. Итак, немногим будет лестно Узнать, чему учился он.

Должно быть, кой-чему учился Иль выучил хоть на алтын, Когда достойным учинился Носить студента знатный чин! О родины прямых студентов — Гёттинген, Вильно и Оксфо? рд! У вас не может брать патентов Дурак, алтынник или скот; У вас не может колокольный Звонарь на лекции сидеть, Вертеться в шляпе треугольной! И шпагу при бедре иметь.

У вас не вздумает мальчишка Шипеть, надувшись: «Я студент!» Вы судите: пусть он князишка, Да в нём ума ни капли нет! У вас студент есть муж почтенный, И не паршивый, не сопляк, Не полузнайка просвещенный И не с червонцами дурак! У вас таланты в уваженье, А не поклоны в трёх верстах; У вас заслугам награжденье, А не приветствиям в сенях!

Не ректор духом вашим правит — Природный ум вам кажет путь, И он вам честь и чин доставит, А не «нельзя ли как-нибудь!» Но ты, козлиными брадами Лишь пресловутая земля, Умы гнетущая цепями, Отчизна глупая моя! Когда тебе настанет время Очнуться в дикости своей, Когда ты свергнешь с себя бремя Своих презренных палачей?

Но что я?. Где?. Куда сокрылся Вниманья нашего предмет?. Ах, господа, как я забылся: Я сам и русский и студент… Но это прочь… Вот в вицмундире, Держа в руках большой стакан, Сидит с красотками в трактире Какой-то чёрненький буян. Веселье наглое играет В его закатистых глазах, И сквернословие летает На пылких юноши устах…

Кричит… Пунш плещет, брызжет пиво; Графины, рюмки дребезжат! И вкруг гуляки молчаливо Рои трактирщиков стоят… Махнул — и бубны зазвучали, Как гром по тучам прокатил, И крик цыганской «Чёрной шали» Трактира своды огласил; И дикий вопль и восклицанья Согласны с пылкою душой, И пал студент в очарованье На перси девы молодой.

Кто ж сей во славе буйной зримый, Младой роскошный эпикур, Царицей Пафоса любимый, Средь нимф увенчанный Амур? Друзья, никак не может статься, Чтоб всякий вдруг не отгадал, И мне пришлось бы извиняться, Зачем я прежде не сказал. Ах, миг счастливый, быстротечный Волшебных, юношеских лет! Блажен, кто в радости беспечной Тебя сорвал, как вешний цвет.

Блажен, кто слёз ручей горючий Рукой Анюты утирал; Блажен, кто жизни путь колючий Вином отрадным поливал. Пусть смотрит Гераклит унылый С улыбкой жалкой на тебя, Но ты блажен, о друг мой милый, Забыв в веселье сам себя. Отринем, свергнем с себя бремя Старинных умственных цепей, Которых гибельное время Ещё щадит до наших дней.

Хорош философ был Сенека, Ещё умней — Платон мудрец, Но через два или три века Они ей-ей не образец. И в тех и в новых шарлатанах Лишь скарб нелепостей одних, Да и весь свет наш на обманах Или духовных, иль мирских. ........ . ........ . ........ . ........ .

Но, полно, я заговорился, А как мой Саша пировать С.... в трактире научился, Я и забыл вам рассказать. Не знаю я, или природный Умишка маленький в нём был, Иль пансион учёно-модный Его лозами поселил; Но лишь учась тому, другому, Он кое-что перенимал И, слов не тратя по пустому, Кой в чём довольно успевал:

Мог изъясняться по-французски И по-немецки лепетать, А что касается по-русски, То даже рифмы стал кропать. Хоть математике учиться Охоты вовсе не имел, Но поколоться, порубиться С лихим гусаром не робел. Он знал науки и другие, Но это более любил… Ну, ведь нельзя ж, друзья драгие, Сказать, чтоб он невежда был!

Притом же, правду-матку молвить, Умён — не то, что научён: Иной куда горазд как спорить — Переучён, а не умён! По-моему, семинариста Хоть разучи бог знает как, Строка в строку евангелиста Прочтёт на память — а дурак. Я для того здесь об учёных И умных начал рассуждать, Что мне не хочется об оных И об науках толковать.

Итак, ни слова об науках… Черты характера его: Свобода в мыслях и поступках, Не знать судьёю никого, Ни подчинённости трусливой, Ни лицемерия ханжей, А жажда вольности строптивой И необузданность страстей! Судить решительно и смело Умом своим о всех вещах И тлеть враждой закоренелой К мохнатым шельмам в хомутах!

Он их терпеть не мог до смерти, И в метафизику его Никто: ни ангелы, ни черти, Ни обе книги, ничего Ни так, ни эдак не входили, И как учёный муж Платон Его с Сократом ни учили, Чтобы бессмертью верил он, Он ничему тому не верит: «Всё это сказки», — говорит, Своим аршином бога мерит И в церковь гро? ша не дарит.

Я для того распространяюсь О столь божественных вещах, Что Сашу выказать стараюсь, Как голого, во всех частях; Чтоб знали все его как должно, С сторон: хорошей и худой, Да и, клянусь, ей-ей неложно Он скажет сам, что он такой. Конечно, многим не по вкусу Такой безбожный сорванец, Хоть и не верит он Исусу, А право, добрый молодец!

Вот всё, чему он научился — Свидетель — университет! Хотя б сам Рафаэль трудился — Не лучше б снял с него портрет. Теперь, какими же судьба? ми, Меня вы спросите опять, Сидит в трактире он с …….? Извольте слушать и молчать. Рождённый пылким от природы, Недолго был он средь оков: Искал он буйственной свободы — И стал свободен, был таков.

Как вихрь иль конь мятежный в поле Летит, в свирепости своей, Так в первый раз его на воле Узрел я в пламени страстей. Не вы — театры, маскерады, Не дам московских лучший цвет, Не петиметры, не наряды — Кипящих дум его предмет. Нет, не таких мой Саша правил: Он не был отроду бонтон, И не туда совсем направил Полёт орлиный, быстрый он.

Туда, где шумное веселье В роях неистовых кипит, Отколь все света принужденья И скромность ложная бежит; Туда, где Бахус полупьяный Об руку с Момусом сидит И с сладострастною Дианой, Разнежась, юноша шалит; Туда, туда всегда стремились Все мысли друга моего, И Вакх и Момус веселились, Приняв в товарищи его.

В его пирах не проливались Ни Дон, ни Рейн и ни Ямай, Но сильно, сильно разливались Иль пунш, иль грозный сиволдай. Ах, время, времечко лихое! Тебя опять не наживу, Когда, бывало, с Сашей двое Вверх дном мы ставили Москву! Пока я жив на свете буду, В каких бы ни был я местах, Нет, никогда не позабуду О наших буйственных делах.

Деру «завесу тёмной нощи» С прошедших, милых сердцу дней И вижу: в Марьиной мы роще Блистаем славою своей! Фуражки, взоры и походка — Всё дышит жизнью и поёт; Табак, ерофа, пиво, водка Разит, и пышет, и несёт… Идём, качаясь величаво, — И все дорогу нам дают, А девки влево и направо От нас со трепетом бегут.

Идём… и горе тебе, дерзкий, Взглянувший искоса на нас! «Молчать, — кричим, насупясь зверски, — Иль выбьем потрохи тотчас!» Толпа ………… иль дев стыдливых Попалась в давке тесной нам, Целуем, …………… смазливых И харкаем в глаза каргам. Кричим, поём, танцуем, свищем; Пусть дураки на нас глядят! Нам всё равно: хвалы не ищем, Пусть что угодно говорят!

Но вот… темнее и темнее. Народ разбрёлся по домам. «Извозчик!» — «Здесь, суда? рь!» — «Живее! Пошёл на Сретенку к ……….» — «Но, но!» И дрожки затрещали; Летим Москвой, летим — и вот К знакомым девкам прискакали, Запор сломали у ворот. Идём ……………. ругаясь, Врастяжку банты на штанах, И боязливо извиняясь, Нам светит ………. в сенях.

«Мне Танька, а тебе Анюта», — Скосившись, Саша говорит. Неоценимая минута, Тебя никто не изъяснит! Приап, Приам! … ………… Тебя достойный фимиам Твоими верными сынами Теперь вскурится к облакам О ……. мизогины! Вам слова два теперь скажу, Какой божественной картины Вам лёгкий абрис покажу!

Растянута, полувоздушна Калипсо юная лежит. ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... .

Нет, нет! и абрис невозможно Такой картины начертать, Чтоб это чувствовать, то до? лжно Самим собою испытать. Но вот под гибкими перстами Поёт гитара контроданс И по-козлиному с …………. Прекрасный сочинился танц! Возись! Пунш плещет, брызжет пиво, Полштофы с рюмками летят, А колокольчик несонливый Уж бьёт заутренний набат…

Дым каждую туманил кровлю, Ползли ерыги к кабакам, Мохнатых полчища — на ловлю, И шайки нищих там и сям. Все те, которые в ………….. Как мы, ночь в пьянстве провели, Покинув ………… постели Домой в пуху и пятнах шли. Прощайте ж, милые красотки! Теперь нам нечего зевать! Итак, допив остаток водки, Пошли домой мы с Сашей спать.

Ах, много, много мы шалили! Быть может, пошалим опять; И много, много старой были Друзьям найдётся рассказать Во славу университета. Как будто вижу я теперь Осаду нашу комитета: Вот Сашка мой стучится в дверь… «Кто ночью там шуметь изволит?» — Оттуда голос закричал. «Увидит тот, кто дверь отво? рит», — Сердито Саша отвечал.

Сказав, как вихорь устремился — И дверь низверглася с крючком, И, заревевши, покатился Лакей с железным фонарём. Се ты, о Сомов незабвенный! Твоею мощной пятернёй Гигант, в затылок пораженный, Слетел по лестнице крутой! Как лютый волк стремится Сашка На деву бледную одну, И распростёрлася Дуняшка, Облившись кровью, на полу.

Какое страшное смятенье, И дикий вопль, и крик, и рёв, И стон, И жалкое моленье Нещадно избиенных дев! Но вдруг огнями озарился Пространный комитета двор, И с кучерами появился Свирепых буфелей дозор. «Держи!» — повсюду крик раздался, И быстро бросились на нас, И бой ужасный завязался… О грозный день, о лютый час!

Капоты, шляпы и фуражки С героев буйственных летят, И — что я зрю? О небо! — Сашке Верёвкой руки уж крутят!.. «Моё cher! — кричит он, задыхаясь. — Сюда! Здесь всех не перебью!» Народ же, больше собираясь, На жертву кинулся свою. Ах, Сашка! Что с тобою будет? Тебя в рогатку закуют, И рой друзей тебя забудет… Нет, нет! Уж Калайдович тут!

Он тут! И нет тебе злодея! Твою верёвку он сорвал И, как медведь, всё свирепея, Во прах сех буфелей поклал. Одной своей телячьей шапки Уже вовек ты не узришь; А сам, безвреден после схватки, Опять за пуншем ты сидишь; Пируй теперь, мой Жданов милый, Твоя обида отмщена, И проясни свой лик унылый Стаканом пенного вина.

И ты, мой друг в тогдашни годы, Теперь — подлец и негодяй, Настрой-ка, Пузин, брат, аккорды, Возьми гитару и взыграй. Взыграй чувствительнее барда, Каврайский! Вот сивуха — пей! Прочь, прочь, Надеждин, от бильярда; Коль проиграл, так не жалей! А ты, наш чайный разливатель, О Кушенский, не отходи И, как порядка наблюдатель, За пиром радостным гляди!

Засядем дружеским собором За стол, уставленный вином, И звучным, громогласным хором Лихую песню запоём… Летите, грусти и печали, ....... . Давно, давно мы не бывали В таком божественном кругу! Скачите ……………. припевая: Виват наш Саша удалец! А я, главу сию кончая, Скажу: «Ей-богу, молодец!»

Глава вторая

Чуть освещаемый луною, Дремал в тумане Петербург, Когда с уныньем и тоскою Узрел верхи его мой друг. На облучке, спустивши ноги, В забытьи жалком он сидел И об оконченной дороге В сердечной думе сожалел, Стакан последний сиволдая Перед заставой осушил, И, из телеги вылезая, Он молчалив и смутен был.

Нева широкая струилась Близ постоялого двора, И недалёко серебрилось Изображение Петра. Всё было тихо; не спокойно В душе лишь Саши моего, И не смыкалися невольно Глаза потухшие его, Недавно буйного студента. С дымящимся от трубки ртом, Он, прислонясь у монумента, Стоял с потупленным челом.

«Увы, увы!.. часы веселья, Вы пролетели, будто сон!» Так в петербургском новоселье, Вздохнувши тяжко, молвил он: «Быть может, долго, молодые Красотки, мне вас не видать!.. ....... . ....... . ....... . ....... . ....... . ....... .

Прощайте, звонкие стаканы, И пунш, и мощный ерофей! Быть может, други мои пьяны Теперь пируют у …… И сны приятные осенят Глаза, сомкнутые вином, И яркие лучи осветят Их, упоённых крепким сном! Увы, увы, а я, несчастный, Я б проклял восходящий день!..» Умолк… и луч денницы ясной Рассеивал ночную тень.

Эх, Сашка! Как тебе не стыдно, Сробел, лихая голова! Ей-богу, слышать нам обидно Такие вздорные слова. Когда ты был такою бабой? Когда так трусил и тужил? Как мальчик глупенький и слабый При виде розог приуныл. Что ты в Москве накуролесил И гол остался, как сокол, — Так и раскис и нос повесил… Пошёл, брат, к дядюшке, пошёл!..

И что ж, друзья?. Ведь справедливо Он дядю чёртом называл: Ведь как же тот красноречиво Его сначала отщелка? л! Такую задал передрягу, Такую песенку отпел, Так отприветствовал беднягу, Что тот лишь слушал да потел; Потом всё тише, да смирнее, Потом не стал уж и кричать, Потом все ласковей, добрее, Потом и Сашей начал звать.

А Сашка тут и распустился, И чувствует, что виноват, Раскаялся — и прослезился. А дядя?. Боже мой, как рад! Повесу грязного обмыли, Сейчас белья ему, сапог, И с головы принарядили, Как лучше быть нельзя, до ног. Повеселиться там нисколько Никак не думав, не гадав, Пирует Сашка мой и только Опять в кругу своих забав!

Где вид московского гуляки? Куда девался пухлый лик? В англо-кургузом модном фраке, В отличной шляпе эласти? к, В красивом бархатном жилете, Мой Сашка тот же, да не тот. И вот, сбоченясь, на проспекте Он с миной важною идёт. Червонцы светлы, драгоценны, И на театры в первый ряд Билет на креслы ежедневный В кармане брюк его лежат!

С какою миною кичливой На прочих франтов он глядит, Какой улыбкою спесивой И дам и барышень дарит! С какой приятностью играет И машет хлыстиком своим, И как искусно задевает Под ножки девушкам он им; Какой бонтон в осанке, взорах, Какую важность возымел И вот на ухарских рессорах В театр, разлегшись, полетел.

Вошёл. С небрежностью лакею Билет, сморкаясь, показал И, изогнувши важно шею, Глазами ложи пробежал. Взгремела Фрейшица музы? ка; Гром плесков залу огласил, И всяк от мала до велика И упоён и тронут был. Что ж Саша? С видом пресыщенья Разлегшись в креслах, он сидел, И лишь с улыбкой сожаленья В четыре стороны глядел.

Напрасно fora все кричали; Он свой выдерживал bonton, И в самом действия начале Спокойно пунш пить вышел он; Напрасно, милая Дюрова, Твой голос всех обворожал; Он не расслышал ни полслова Но только …… увидал. Напрасно, Антонин воздушный Ты резал воздух, как зефир, Для тону Саше будет скучно, Хотя б растешил ты весь мир.

Да и нельзя же в самом деле… Смотрите, он в каком кругу! Народ не тот здесь, что в …… Всё видишь ленту иль звезду! И, шутки в сторону откинуть, — С ним рядом первая ведь знать; Итак, пристойно ль рот разинуть, Степного Фоку тут играть? Так, раз и твёрдо рассудивши, Всегда мой Сашка поступал, И всякий раз, в театре бывши, Роль полусонного играл.

Но как же был зато он скромен Во всех поступках и словах, И полутихо-нежно-томен При зорких дяденьки глазах. С каким терпеньем и почтеньем Его он слушал по часам, С каким, о смех! благоговеньем Ходил с ним вместе по церквам; По Летнему ль гуляет саду — Не свищет песенки, небойсь, Хоть будь красотка — ни полвзгляду Не кинет прямо или вкось.

С какою пылкостью восторга Хвалил он дядины мечты, Доказывал премудрость бога, Вникал в природы красоты, С каким он жаром удивлялся Наполеонову уму И как делами восхищался Моро, и Нея, и Даву; Ругал всех русских без разбора И в Эрмитаже от картин Не отводил ни рта, ни взора, О плут! о шельма, сукин сын!

И потакал, и лицемерил, И льстил бессовестно, и врал! А честный дядя всему верил И шельме денежки давал… Бывало, только он с Мильонной, А дядя: «Где, дружочек, был?» — А он (куда какой проворный): «Я-с по бульвару всё ходил, Потом спуск видел парохода, Да Зимний осмотрел дворец. Какая ж тихая погода». ............ .

Ах ты, проклятая ерыга, Чего мошенник не соврёт! Но хоть ругай — мой забулдыга Живёт да песенки поёт… Звенит целковыми рублями, Летает франтиком в садах, Пирует, нежится с …… И суслит водку в погребах. Ну, что мне делать с ним прикажешь? Не хочет слышать уж про нас… Эй, Сашка! или не покажешь В Москву своих спесивых глаз?

Постой! не вечно, брат, рейнвейны В Cafe de France ты будешь пить, И шейки обвивать лилейны, И в шляпе эластик ходить! Постой! не вечно Петербурга Красоток будешь целовать, Опять любезнейшего друга В Москву представят к нам, опять! Гуляй, пируй, пока возможно, Крути, помадь свой хохолок, Минуты упускать не должно, Играй, сбоченясь a la coq!

Не выпускай из рук стакана, От Каратыгина зевай И в ресторации с дивана, Дымясь в вакштафе, не вставай; Катайся в лодочках узорных, Лови, обманывай жидов И мчись на рысаках проворных До поздних полночи часов. ........... . А дядя мыслит кое-что: И в дилижансе две недели Тебе уж место нанято.

Различноцветными огнями Горит в Москве Кремлёвский сад, И пышнопёстрыми рядами В нём дамы с франтами кишат. Музыка шумная играет На флейтах, бубнах и трубах, И гул шумящий завывает Кремля высокого в стенах. Какие радостные лица, Какой весёлый, милый мир! Все обитатели столицы Сошлись на общий будто пир

Какое множество букетов, Индийских шалей и чепцов, Плащей, тюрбанов и лорнетов, Подзорных трубок и очков; И смесь роскошная в нарядах, И лиц различные черты, И выражения во взглядах И плутовства, и простоты, И ловкости, и неуклюжства, И на глазах почтенных дам — И надоевшее замужство, И склонность к модным шалунам.

Как из-под шляпки сей игриво Глазок прищуренный глядит; Что для мужчин она учтива, Он очень ясно говорит. На грудь лилейную другая, Власы небрежно разметав, И всех прельстить собой желая, Нарочно гордый кажет нрав; Другая с нежностью лилеи, Иная томно так идёт, Но подойди к ней не робея — Она и ручку подаёт.

Всё живо и разнообразно, Всё может мысли породить! Там в пух разряженный приказный Напрасно ловким хочет быть; Здесь купчик, тросточкой играя, Как царь доволен сам собой; Там, с генералом в ряд шагая, Себя тут кажет и портной, Вельможа, повар и сапожник, И честный, и подлец, и плут, Купец, и блинник, и пирожник — Все трутся и друг друга жмут.

Но что? Не призрак ли мне ложный Глаза внезапно ослепил? Что вижу я? Ужель возможно, Чтоб это Сашка мой ходил?. Его ухватки и движенья, Его осанка, взор и вид… Какие странные сомненья… И дух и кровь во мие кипит… Иду к нему… трясутся ноги… Всё ближе милые черты… Дрожу, страшусь… колеблюсь… боги! О друг любезный, это ты?.

Нет, я завесу опускаю На нашу радость и восторг, Такой минуты, сколько знаю, Никто нам выразить не мог. Друзьям же верным и открытым И всё желающим узнать, Умам чрез меру любопытным Довольно, кажется, сказать, Что, раз пятнадцать с ним обнявшись И оросив слезами грудь, И раз пятнадцать целовавшись, В трактир направили мы путь.

Не вспомнишь всё, что мы болтали, Но всё, что он мне рассказал, Вы перед этим прочитали, И я ни капли не соврал. Одно лишь только он прибавил, Что дядя в университет Его ещё на год отправил И что довольно с ним монет. «Сюда …. ….» — гремящим Своим он гласом возопил, И пуншем нектарным, кипящим В минуту стол обрызган был.

Ты видел, Пель, когда на дрожках К тебе он быстро подлетел, В то время с книгой у окошка, Дымясь в вакштафе, ты сидел. Ты помнишь, о Каврайский славный, Студентов честь и красота, Какой ты встречею забавной Его порадовал тогда: ............ . ............ . ............ . ............ .

Ты зрел, любезный мой Костюшка, Его как стельку самого, И снова, толстенькая Грушка, Ты страстно нежила его. Виват, трактиры, и ……. Пожива будет ещё вам, И кабаки не опустели, Когда приехал Сашка к нам. В веселье буйственном с друзьями Ещё за пуншем он сидел, А разноцветными огнями Кой-где Кремлевский сад горел…

Эпилог

Друзья, вот несколько деяний Из жизни Сашки моего… Быть может, град ругательств, брани, Как дождь, посыплет на него. И на меня, как корифея Его распутства и бесчинств, Нагрянет, злобой пламенея, Какой-нибудь семинарист… Но я их столько презираю, Что даже слушать не хочу, И что про Сашку вновь узнаю — Ей-ей ни в чём не умолчу.