Римма Казакова Прибалтика

1

… И приеду я в ту страну, в ту булыжниковую старину, в то черненое серебро, что как вороново перо.

Вороненый металл ворот, бухты матовый разворот… Город готики, я твой гость. Твой залив собираю в горсть.

А в заливе полно камней — как купающихся коней… Вспомню каменно и легко все, что дорого и далеко.

Где-то теплые тальники, детства добрые тайники… Отрезвляюще — в пух и прах!— Таллин — талинкой на губах.

2

Качается море, качается… Я, как поплавок, на плаву, а мне лишь бы знать, что плыву, и не о чем больше печалиться.

Вливается в море моя душа, поиссохшая что-то, как в землю уходят болота, как реки вбегают в моря.

А дюны, как море, бегут, и суша, как море, покачивается, и, значит, нигде не оканчивается то море, которое тут.

И значит, еще ерунда, не согнуто и не сломано, когда тебя держит соломинкой такая большая вода.

Чтоб впредь — на приколе, на якоре, а знать, что живу, что плыву, что, как поплавок, на плаву. Шумит во мне море, как в раковине.

Чтоб — как со свечою внутри,— вобрав это море мятежное, носить по российским метелицам медвяные янтари.

3

… Я вспомню майскую Литву, внезапность соловьиной трели. Меня, как птицу, на лету воспоминание подстрелит. Смятенная до той поры, там позабыла бред недужный. Чужие боги к нам добры, а может быть, и равнодушны. И было весело горстям, в которых плоть воды дышала. И темный, кислый хлеб крестьян не просто ела я — вкушала. Все говорило мне: забудь грусть дней, бесцельностью дробимых! Довольно принимать за путь разнообразие тропинок… И, ветку отводя рукой, себя отдав зеленой чаще, вновь обретала я покой, к себе вернувшись настоящей. Я вспомню майскую Литву — и будет чище мне и проще плести те сети, что плету, плестись своим путем средь прочих. Я вспомню майскую Литву — и словно я — на крепко сбитом, бедой испытанном плоту,— не по зубам любым обидам. И надо мной, как небеса, глаза весны, летящей в лето, глаза, зеленые глаза — листвы, травы, твои, рассвета.

4

Ты приходишь, Прибалтика, как корабль из тумана, от петровского ботика, от пустынь океана.

Простираешься, сизая, смутно и непогоже. Не моя, не российская, но российская все же.

Перепутались в давности даты — кипою веток,— где к твоей первозданности прикоснулся мой предок.

В этой давности — разное, как твоя Калевала, где — с любовью и распрями время правит кроваво.

Только помнить ли сечи нам, у вражды ли учиться? Колыхайся, посвечивай молчаливо и чисто…

Что нам мелкие мелочи в век, вопящий о братстве? Как счастливая девочка, говорю тебе: «Здравствуй!»

Припадаю, как к матери. Словно финские сани, мчат меня по Прибалтике руны, дайны и саги.