Константинос Кавафис Старик

Среди таверны, суеты ее и крика, склонившись над столом, сидит старик — он — один — газета перед ним и больше — никого.

Унижен жалкой старостью, он думает, как мало он радовался в те года, когда не миновала пора красы, и сил, и разума его.

Он чувствует, что постарел, об этом помнит поминутно. Но все же юности пора — она как будто была вчера. Ничтожный срок, ничтожный срок.

Все осмотрительность — она всю жизнь его водила за нос, — а он ей верил, как безумец, этой лгунье, что смеялась: «До завтра подождешь. Еще вся жизнь осталась впрок».

И сколько он порывов обуздал в себе отказом от радости возможной, и его безмозглый разум все упущенья днесь высмеивают в нем.

Но от печальных воспоминаний вдруг головокруженье он ощутил. И вот он средь кофейни, на стол облокотись, забылся сном.