Павел Катенин Инвалид Горев быль

Тысяча восемьсот четвертого года Рекрут брали по всей Руси. Бонапарте, Брезгая консульством, молвил: «Я — император». Сытая бунтами Франция иго надела; Слабым соседям не спорить: признали с поклоном; Сильные ж с гневом отвергли, злое предвидя.

Англия, враг коренной, поднялась кораблями, Цезарь — ратью на суше; царь православный К ним пристал, и с той поры началася На десять лет война: великие сечи, Сходки на смерть безвестных друг другу народов, Смены царств и владык, гульбы по столицам — С юга на север, с востока на запад; от моря Бурным приливом к Москве и отливом к Парижу. Вдоволь стоило денег, и крови, и плача Всем, покуда бог, виновника скорбей Свергнув с престола, по смерть не запер в неволю. Видели мы чудеса; с трудом им поверят Внуки. Вначале никто их не чаял; но просто Воинов новых, взамен отставных и умерших Двух с пятисот, по всей Руси набирали.

Волости Спасской крестьянин Макар Еремеев, Горев по прозвищу, младший в семье из трех братьев, В город губернский свезен. В присутствие: годен! «Лоб!» Забрили. Пошел он на царскую службу. Биться с врагом. Поплакал он на прощанье. Есть и о чем: жена у него молодая, Сын по девятому году, парень отменный, Умный, красавец, весь в матушку Мавру Петровну.

Вот на нее поглядеть, так сам надорвешься: Словно вдова безмужняя, голосом вопит. Слезы ручьем! А сколько слов причитает Ласковых мужу, колючих — себе с сиротою! Вспомнить невмочь, а где пересказывать? Деверь, В сани ее посадив, увез уж насильно. Горев с другими пошел в свой полк гренадерский. В п_о_лгода там обучился приемам ружейным, Шагу, заряду, пальбе, глазам, поворотам, Словом, всему, что знает исправный служивый. В пору как раз. Полкам поход за границу. Спешно в Австрию звали на выручку русских. Всем не вдруг поспеть. Кругом на передних Враг налег. Пробились штыками навстречу Братьи, идущей к ним с отцом-государем. Стали лицом к лицу противники в битву: Тут цветки созрели в ягоды волчьи, Тут легло людей, что в жатву колосьев, Кровь лилась, что брага на свадебном пире.

Горев сражался, покуда ноги держали: Рана в плече от осколка гранаты; другая Пулей в ляжку; пикой в левую руку Третья; в голову саблей четвертая; с нею Замертво пал! Разъезд неприятельский утром Поднял, а лекарь вылечил. Пленных погнали Всех во Францию. Минул год с половиной; Мир заключили, вечный, до будущей ссоры. С миром размен; и многих оттоль восвояси Русских услали. Забыли о бедном Макаре!

Беден всяк вдали от родины милой; Горек хлеб, кисло вино на чужбине: Век живи, не услышишь русского слова! В Бресте дали им волю кормиться работой. Русскому только и надо; и трое французов С ним не потянутся; наш увидит чужое — Сметит; и вмиг переймет; они же, бог с ними: Смотрят на наше, да руки врознь, а не сладят! В теплом краю от стужи дрогнут всю зиму; Жгут в очагах, дрова переводят, а печи Нет догадки сложить!.. Премудрые люди!

Тем да сем промышляя, нажился Горев; Выучил ихний язык, принялся за грамоть,- Нашу он знал,- и мог бы там поселиться. Дом завесть и жену: позволяли; и денег Дали б казенных на первый завод; но Макару Тошно навек от святой Руси отказаться, Некрестей в свет народить с женой беззаконной. Думает: «Вырос ли Федя, мой парень отменный?» Тужит: «Жива ли красавица Мавра Петровна?»

Наполеон меж тем взять новое царство Вздумал: Гишпанию алчному надо вдобавок! С сыном король не ладил. «Милости просим В гости!- сказал Бонапарте:- Соседнее дело, Мир». Те спроста приехали; он их, лукавый, В ссылку обоих за стражей; и землю с народом, Брата как куклу им в короли, и присвоил. Ладно бы все, да лиха беда: не даются! Силой бери! И полк за полком, через горы Рать повалила, всякое племя земное. С прочими вечные слуги французов — поляки. С ними наши, кто был в полону. И Макару Велено вновь под ружье, под ранец в полпуда: Бейся насмерть, а не за матушку Русь, а уж бог весть За что! На смех играет судьба человеком!

Люто стал за святыню народ богомольный: С ядом, не только с мечом. И даром что Горев, Истый наш брат христианин, не грешен в кощунстве, Не драл икон, не сквернил церковных сосудов, Даже других унимал, не бояся насмешки,- Все бы плохо попасть чернецам либо черни. В том и зло, что правый вравне с виноватым Гибнет в смуте войны и горячек мятежных: Где разбирать? Господь на том свете рассудит! Но бог милостив был и вывел Макара Жива-здорова, немногих в числе, как пришельцев Дочиста смел с земли своей полуостров. В то же время другую войну на противном Света краю завел губитель; и войска Столько с ним, что в месяц двадцать пять тысяч Тратить мог: его ж окаянное слово! Шли к Москве напролом, и дорого стоил Каждый шаг на Руси, но вождь не жалеет: Много в запасе! Пусть лягут на приступах тьмами, Две под Смоленском, четыре в полях москворецких, Лишь бы нам величаться в Кремле златоверхом.

Бог попустил, на кару гордыни. Кутузов, Вечная память ему, сшепнулся с морозом; Выбрал крепкое место, так, чтобы мимо Взад ни вперед ступить нельзя супостату; Выждал, и стал вымораживать, словно хозяин Из дому вон тараканов. Недруги в драку: Нет удачи! Погреться? -Заперты двери. Съесть бы! — Падерой конской лакомись вволю. Бегство пошло; тут меч, и голод, и холод — осе против них: живые шатались как тени; Мертвыми путь усеян: на версту сотня!

Вождь ускакал восвояси за новою ратью; Наша вперед, а немцы к ней приставали: Первый — преемник Фридриха, после и цесарь; Там и все. Числом встречались уж равным; Либо, как в Кульме, малым великое дело Делалось, к диву военных, к спасению мирных. Царь хвалил, чужие сказали спасибо: Лестно было назваться воином русским.

Бедный Макар! где ты был? что делал? Он жадно Слушал вести, носимые шумной молвою; Скрыть бы хотели, но шило в мешке не таится. Рейн перешли, во Франции русские. Сильно Сердце забилось у Горева; птицей из клетки Рвется в стан земляков: «Не стыд ли, не грех ли Здесь злодею служить? Палит он из пушек В наших, а я за него ружье заряжаю! Надо бежать; лишь ноги становятся хилы, Бок от раны болит и ломит к ненастью. Ну! да с богом: авось дойду». И сберется.

После раздумье возьмет: «С ума ли я спятил? Сто ли верст пути? Нет! — тысяча будет. Схватят, воротят, судом расстреляют как труса: Английских пуль испугался-де; русское имя Втянут в поклеп; а там одному мне не много Сделать: Гореву взять Париж не под силу! Волей разве служу, не по долгу присяги? Рад бы в Сибирский, да в рай грехи не пускают».

Он бы решился; но не было воли господней, Новый искус судившей долготерпенью,- Пятую рану, в ногу пониже колена, Меткий Ростбиф хватил его под Тулузой. Кончилась тут и война. Бонапарте на остров Эльбу уплыл, а новый король из Бурбонов, Умный старик и русским давно благодарный, Всех велел отыскать, снабдить и отправить В родину: так возвратился Горев в Россию.

Срок не дошел, но раны сочлися за годы: В чистую! Вольный казак! Не стар еще: сорок С чем-то. «Лишь бы жива была Мавра Петровна, Радость моя, да Федя, парень отменный, Вырос в люди, мой свет: за все слава богу! С ними я так заживу, что горя не вспомню; Буде же вспомнится прошлое, вдвое веселья».

Так Макар Еремеев, по прозвищу Горев, Едучи в дом, рассуждал. Все новое платье Сшил, как д_о_лжно иметь солдату в отставке, Сиречь при деньгах: он сберег их на случай, Так, что мог нанять лошадей и одеться, Даже годик прожить. Жене он в подарок Вез прекрасный платок французский. А сына Чем подарить? «Дитя? Чего ему надо?»

Вот, как ближе подъехал к той волости Спасской, Спрашивать стал на кормежках Макар у хозяев, Жив ли, здоров ли тот-другой из знакомых. Диво ему: про многих вовсе не знают, Тех же, что знают, куда налицо их не много,- Помер, в бегах, на службе, ушел да уехал; Дома, да хвор, с Николы лежит на полати. Страшно своих помянуть. Собрался насилу С духом. Ответ был надвое, больше хороший:

«Федор Макарович жив и здоров; обзаконен Третий уж год на дочери земского, Вере Карповне. Тесть пожалел приданого, правда; Но ведь им же — всё, как схоронят скупого. Зять и сам не беден; семья их большая Вымерла вся в тот год, как пленных французов Гнали, и мы от них чумели; остался Он да дура Маланья от старшего дяди». — «Где же мать у него?» — «А бог ее знает! Мы не знавали; на свадьбе хлебом и солью Благословляла вдова Агнея-просвирня». Охнул Горев: «Красавица Мавра Петровна! Царство небесное! грусть заела в разлуке».

В самое Преображенье, в престольный их праздник, Прибыл Макар в село, и прямо к обедне. В церкви все ново: иконы и утварь и ризы. Поп — молодой, из ученых; дьякон и схож бы С сыном старого, только велик и дороден; Причет — ребята; свечу лишь выносит все тот же Тихон-бобыль, но оглох и от лет полоумен. Церковь битком набита; узнал до десятка Горев, но ждет с терпеньем, как кончится служба.

«С миром!» К кресту приложились. У выхода давка. Вот купчиха нарядная, в ферезях, в бусах, Толстая, кровь с молоком, то с той, то с другою В губки чок да чмок, и сорокой лепечет. Вот попадья к щеголихе: «На чашечку чаю, Матушка, к нам!.. Пожалуйста, Мавра Петровна!» Горев глядь: она. В чаду от восторга! Прямо к ней: «Сокровище! свет ненаглядный! Радость! узнай: я муж твой». — «Мертвец! помогите,- Крикнула та,- я мертвых боюся до смерти». Женщин сбежалось; им на руки так и упала В обморок; в дом увели, на кровать, и от шуму Заперли дверь — он только и видел хозяйку.

Говор в народе, спросы и суды, и ряды: Знай вертись, служивый, на все на четыре. Вот — борода седая, купец долгополый, С брюхом, с медалью: — «Кто ты, брат, и откуда?» — «Здешний крестьянин, потом солдат государев; Был в полону, в отставку выпущен; Горев Прозвищем; здесь вот сошелся с женою». — «Спорить в другом не хочу; но Мавры Петровны Звать женой не моги: то прошлое дело; Нынче я ей муж. Оставь нас, а паче Ей не кажись: сердечная бредит с испуга. Бог простит по незнанью; но полно ж, приятель».-

Молвил купец и пошел. Счастлив же он! Горев Чуть не вцепился в важную бороду. «Некресть! — Воскликнул: — взял жену от мужа живого! Слыхан ли грех такой в земле православной?»

Жалко стало всем. Отец Иннокентий, Спасский священник, отвел Макара в сторонку, Начал ему толковать, что он понапрасну Ропщет: «Солдатской жене позволяют законы, Буде целых семь лет нет вести об муже, Выбрать другого. Чистый брак и безгрешный! Можно жалеть; но, если жена изменила, Должно славить все к благу творящего бога».

Горев смолк, как вдруг одетый прекрасно,- Синий кафтан, кушаком подпоясан персидским, Порты — черный плис, сапожки с оторочкой,- Добрый молодец, сняв пуховую шляпу: «Батюшка,- молвил,- я сын ваш Федор; из церкви К батюшке-тестю прошел и о вашем приезде Сведал сей миг. Пожалуйте: просит покорно Карп Демьянович; мы с женою и с дочкой Ждем отцовского вашего благословенья».

Капля меду в Горева чашу! Заплакал, Стал целовать в уста и в ясные очи; Сын с почтеньем в плечо. Пошли они. Вера Карповна с дочкой грудной ждала на крылечке: Новая радость и слезы; вышел и земский; В избу зовет. Макар вошел, помолился, Отдал поклон хозяину, сел под святыми.

Стол накрыт; и водка на нем, и закуска; Редька с маслом, икра и соленые грузди. Водку сын, а пиво сноха, а хозяин Сам предлагал съестное: «Подчивать гостя Стыдно икрой: солона, дорогая покупка. Грузди отменные; нынче родилось их пропасть, Некуда было девать — на здоровье покушай».

Гость про себя усмехнулся хитрости скряги: «С ним мне не жить, и дети мои не такие; Если б жена…» И об ней спросил он у Карпа. Карпов рассказ не радостный: «Мавра Петровна Вскоре слезы утерла; с первого лета В села на праздники, в город на торг разгулялась. Сына бог берег сироту, да Ульяна, Тетка бездетная; матушка — новых гадала. Деверь журит, невестка советует: сказки! Слух как прошел, что полки воротились, а Горев Долго жить приказал,- поминайте как звали! Скарб свой в узел и в мир крещеный на промысл. Пузин купец (имел он хозяйку в чахотке) Нанял Мавру. Любить да жаловать! Словом, Прежде смерти больной, запасся здоровой. Пузин дурак, а Мавра не дура: в купчихи! Сладила с ним. Но долго с полком и с попами Не было ладу: бумаги не шлют, не венчают! Срока жди, как зачтут пропавшего мертвым. Ждать! Дождались. Вот третий год в половине, Свадьбу сыграла, с сыном в одно воскресенье, В разных церквах; а нынче впервые к приходу, Знать за грехи, изволила мужу навстречу. Оставь же ее, да отпой-ка Спасу молебен!»

Так рассказывал Карп, а Федор и Вера В путь собирались; пять верст до ихней деревни. Звали отцов. Макару диковина: в гости Просят домой! От старого трудно отвыкнуть! Земский вертится: «Рад бы я вашей хлеб-соли,- Съехать на чем? Лошаденки устали от пашни. Всем же в одной телеге будет и тесно». — «Люди живут в тесноте, разместимся,- сказала Вера Карповна,- мы в задок и с Танюшей, Федор Макарович — править на козлы, а свекор- Батюшка с ним как-нибудь: служивый не взыщет».

Больно служивому: свекром сноха помыкает. «Нищим считает солдата,- ворчал он сквозь зубы,- Батькина дочь! Погоди: ужо мы исладим! Быть покуда так — что спорить с бабенкой?»

Сели, поехали. Горев и вправо и влево Пялит глаза; увидит знакомое, вскрикнет: «Каменка речка! Мельница! Гать! За пригорком Церковь Архангела! как видна издалеча!» Снял фуражку и крестится. «Федор, а где же Лес-березничек?» — «Срублен лет уже с восемь».- «Жаль! грибы росли».- «Мужики распахали: Рожь растет».- «Гляди-ка и наша Желниха! Против часовни наш дом». И крестится снова.

Спрыгнул к воротам и в избу бегом. «Не ходите, Батюшка,- молвил сын,- у нас переделка: Печь кладут и пол; живем во светелке, Стряпаем в бане».- «Да! — молвила Вера: — Куда же Батюшку-свекра на ночь положим? Нам места В горенке мало самим с дитятью. Из бани Разве Маланью выслать к соседу?» — «Не выйдет,- Федор ответил,- насильно, что ли, прогоним? Люди и то болтают, что худо содержим Дуру; пожалуй, возьмут да тяжбу подымут. Батюшка — гость, а сестра — половинщица в доме».

«Так-то! — подумал Макар: — охти мне! ошибся! Полно, дарить ли им платок мой французский?»

Грудью мать накормила Таню крикунью, Стала в зыбке укачивать. Батюшка земский Стол накрыл. Хозяин убрал повозку. Дура Маланья с хлебом вошла и, чужого Видя, «Кто он?» — спросила. Ей Федор: «Сестрица, Дядя тебе; отец мой; служивый в отставке».- «Свой? Здорово, родимый! А что же ты, дядя, Руки поджал как гость? Не дурак ли? Я дура Тоже, а делаю дело; встань на подмогу. Вместе обед принесем; настряпано много: Шти, колобки, селянка, брюквенник, студень, Каша, грибы и кисель овсяный с ситою».

Гореву в гнев, но видит: другие смеются,- Сам рассмеялся, подумал: «Обида ль от дуры?» Блюда пошел носить со стряпухой Маланьей.

После стола, поздравив служивого, выпив С ним за счастливый приезд, пустились в расспросы: «Что, и где, и как?» Рассказывал долго Службу, походы, сраженья, плен свой и выпуск Горев, как все, мешая с былью и небыль, Вдаль бы занесся, видя, с каким любопытством Слушают; земского слово подрезало крылья:

«Знаешь ли что? — сказал он: — ведь сделал ты глупость, Сват Еремеевич, буде во всем тебе верить! Если б завелся ты не у родимых — Лучше бы: жил бы сам по себе и большего В доме не знал и хлеб бы ел не хозяйский. Право, так! Ястреба ты променял на кукушку».

Видит Макар, что так, а сознаться охоты Нет. «Заткну им глотку; знай, что не даром Хлеб едим»,- подумал, ив пазуху руку; Вынул сложенный в чистой бумаге французский Белый платок, ни дать, ни взять, что турецкий: Также по всем углам большие разводы, Пестрые, будто цветы, и узорные каймы, Дорого стоил. Горев свой ценный гостинец В руки снохе с торжественной подал улыбкой.

Первый прием был впрямь торжеством: любовались, Чудились, ахали, кланялись, благодарили. Вера Карповна в нем перед зеркало. Прелесть! Смотрится, прочь не отходит; ангел Танюша В люльке ревет, хоть уши зажми: и не слышит! С час платок для всех был думой и речью; Там — в бумагу, в сундук; вечерять; за Прошкой (Мальчик соседний, страстный ямщик и наездник) Тестя домой проводить; разбираться к ночлегу, Всяк на место свое, и Макар на сушило.

Тут, устроив бивак средь кадок, бочонков, Хмелю, лопат, мешков, рогож и веревок, Спать ложась, вздохнул он. «Что же со мною Будет? первый день таков, а другие?. Полно, солдат! Не тужи, удалая! Не думай!.. Страшен сон, да милостив бог; мудренее Вечера утро». Заснул, утешаясь надеждой. Утром рано застал он сына за делом Письменным; земский Карп, грамотей через н_у_жду, Зятю сдал бумаг и счётов обузу, С долей, при том, в барышах. Макару — находка «Федор,- сказал он,- пишу я исправно, без дела Жить — и скука и стыд: сдай эту работу Мне, досужней будет тебе на другую». Сын, не вдруг, обдумав, ответил: «Пожалуй!»

Горев за делом: чинит, чертит и пишет Ведомость, сказку, записку, словом, бумагу; Пишет на славу, на диво всей волости Спасской. Грамоты выучен он не на медные деньги; Чистым брал серебром московский учитель Князя Селецкого. Князь — Макаров ровесник, Выкормок груди одной; кормилицы сына К братцу водили играть, и учили их вместе С год, до отъезда в столицу княжого семейства.

В почерке сила своя, а в смысле другая. Всю перерыв до листа лоскутную кипу, Видит бестолочь Горев: очередь сбита,

Пропусков тьма, а инде записано дважды, В справках ошибки, и в счетах неверны итоги. Он, как усердный делец и честный служивый, Сыну все показал: «Поправить,- мол,- надо». Тот туда и сюда: «Без батюшки-тестя Мне-де нельзя; оно же вам, батюшка, трудно, Мы уж кой-как»… (себе на уме — «наплутуем»). Взял бумаги и запер. Отец в недоумье: «Что не в угоду?» Не глуп, а зело недогадлив,

Кончив одно, за что другое приняться? В поле — плохой работник: отвычка и раны; Воду таскать, колоть дрова и лучину, Нянчить внучку, когда родимой не время,- Радости мало во всем; а горше под старость

Быть меньшим, и где же? — в родительском доме. Сын и сноха — хозяева; Таня, их ангел, Как ни мала, что хочет — то делает; земский Вживе клад, а сдохнет — вдвое и дорог; Дура Маланья все ж половинщица; дай-ко Денег Мавра Петровна,- матушкой будет. Батюшка что? Седьмая спица, сердечный!

Вкралась скорбь, змеей обвилася по сердцу, Есть, ни пить не дает и сон прогоняет. Злее нет болезни; чуму и холеру Худо, а лечат врачи; но кто же от скорби Врач? К кому прибегнуть? К господу-богу. Молится Горев; чуть обедня — ив церковь.

В постный праздник Усекновенья предтечи После службы зашел он к земскому-свату; Гостя застал: слуга господский по платью! «Чей?» — спросил. «Селецкого князя».- «Какого?» — «Князь один: Александр Михайлович».- «Разве В Бареве он?» — «Давным-давно».- И Макару, Знать, любопытному, все рассказал он подробно: «В гвардии князь служил лет десять; в походе Прусском был капитан, полковник на новый Год, и женился; выбрал невесту из немок, Софью Романовну, дочь старика генерала; Как по фамильи — не в память: мудреная, с фоном.

Славная барыня, даром что немка! Как с мужем В душу жила! Добра как много творила! Как умела по-нашему! Русская словно! Бог ей не дал веку: на первом ребенке Стала хилеть, со вторым скончалась. С печали — Князь в отставку, свету челом, да в деревню. Только и было отлучки в год ополченья. С ним в чужие края ходил ненадолго; В прочем — ни пяди. Живет келейным монахом, Тешится Мишей сынком и сам его учит Он охотник учить; на выбор крестьянских Взял с полсотни ребят, и в Бареве школу Для пользы крестьянской завел: присмотр и порядок! Старшим — бедный поручик с ногой-деревяшкой Ундер гвардейский под ним и два рядовые. Видно, что были служивые; правда, до гроба Хлеб им, приют, содержанье и — доброе слово».- «Нынче дома ли князь?» — «И, ведомо! Завтрв Он имянинник; гости будут, и в город Ездил я за тем — купить из припасов. Завтра в нашем селе что светлая пасха».

Горев думать: «Барин добрый, полковник Мы с ним играли: дай, схожу я поздравлю С ангелом! Там же покойница спит на кладб_и_ще — Матушка: чуть ее помню; но все по усопшей Богоугодное дело — отпеть панихиду».

Княжий закупщик уехал; Макар же, чтоб лишних Верст не мерять, в Спасском остался до _у_тра. Встал с зарей, оделся чисто и с солнцем В ход пошел; а ходу часа ему на два.

В Бареве все на ногах; пестреет народом Красный двор: мужики кто в синем, кто в смуром; Бабы в кат_а_х, в стамедных цветных сарафанах; Дичи, ягод, меду, яиц, полотенец (Барину всё на поклон) разложено пропасть. Парни все под гребенку, в сереньких куртках, Бойкие, бегают; издали смотрит служивый Важный, о двух крестах и о двух же медалях.

Горев вежливо с ним в знакомство, в беседу: То, да се, да житье каково? — «Хорошо бы.- Тот в ответ,- да мало нас, а мальчишек Много баловней. С прошлой недели товарищ Слег в больницу от старых свинцовых орехов. Я да ундер. Поручик, его благородье,- С князем либо с князьком; ему ж не по чину С нами: взглянет, прикажет, что надо, и полно. Хочем просить еще бы кого, да не сыщешь Скоро нашего брата здесь в околотке».

Вот меж тем и звон пошел с колокольни; Вот из дверей на крыльцо офицер колченогий; Жалко! лет тридцати, и собою красавец: «Смирно,- мол,- братцы; князь сейчас!» И притихли. Подлинно, з_а_ словом, сам имянинник, и с сыном (Что за дитя: херувим!) выходит. Поклоны Тут от всех, поздравленья, подарки; хозяин Ласково всем отвечал и после обедни В гости звал пировать. Тут выступил Горев:

«Здравья желаю, ваше сиятельство».- «Здравствуй, Брат сослуживец. Давно ли здесь и отколе? Как зовут?» — «Нельзя меня вам припомнить: Очень давно; а меня знавали вы». — «Стыдно, Только забыл: виноват; скажись».- «Я — Макарка, Сын кормилицы Домны; звалс_я_ постреленком».

Князь улыбнулся, и в бледном лице его краска Вдруг проступила: взыграли детские лета. «Помню,- сказал он,- очень помню! Спасибо, Старый знакомый, что ты навестил. Не подумай: В шутку — твой приход мне лучший подарок. Домна рассталась с детьми, чтоб ехать с питомцем: Столько любила! Мне грех забыть, и на память Каменный крест поставил ей на могилу». — «Бог за милость продли вам несчетные годы,- Молвил Макар,- и сыну и внукам во веки». Оба рады бы всплакать, да совестно. Странно! Нет похулы в слезах, а люди смеются.

Вот трезвон, и в церковь пора. От молебна Князь — к себе отдохнуть, и призвал Макара: С детства его не видав, хотелось проведать, С толком ли он человек и многого ль стоит. Горев делом смекнул; рассказывал просто, Лишних слов не вводя. Довольно и правды: Пусть формуляр в Желнихе; свидетельство ранам Носит он за пятью печатями на теле. Речь складна: дураком не создан с природы; Видел не мало всего, а вытерпел боле: Мог поумнеть. Искони несчастье и разум Вместе свыклись, друг не ходит без дружки — Ум и кличет беду, и крепится бедою.

Князю понравился Горев; открыл он бумажник, Вынул сто рублей: «Возьми-ка, служивый!» Тот не берет. «Ты, друг мой, чинишься напрасно. Верю, своих у тебя есть сотня, другая; Но и третья не лишняя: так ли?» — «Бесспорно, Ваше сиятельство: деньги хлеба не просят, Хлеб же дают; но взять от вас не посмею». — «Как! почему?» — «Есть просьба, крайняя нужда: Сто ли рублей? Не в пример: в ней страшно отказа». — «В чем? Скажи». — «Ох, ваше сиятельство, худо Дома житье! Четвертая нынче неделя: Ст_о_ит года царской службы. Бывало, Холод, грязь, сухарей ни крошки, а весел: Люди с тобой! Угольком на биваке закуришь Трубку — соси да болтай, и голод не пикнет; Перевязь чистишь, суму, ружье — и не скучно. Черные дни втерпежь, а мало ли красных? Здесь кому, на что я годен? На вымет! Поздно нашего брата учить послушанью; Знаем давно, и рады, лишь был бы начальник. Кто в полку?- Офицер, дворянин благородный, Ундер, фельдфебель, наш брат: поумнее, постарше, Тем и вышел; знает чин чина — и любо. Как же я покорюсь снохе либо сыну? Пусть и грубости нет, а всё уж большие; Всё их воля, и я… » Примолк, опасаясь Князю наскучить и в сердце растрогать кручину.

«В чем же,- князь спросил,- ко мне твоя просьба?» — «Будьте отцом! У вас здесь школа ребятам, Учат и смотрят солдаты. Как тех, осчастливьте Так и Макара! Горев другого не хуже. Рад стараться до крови капли; ни платы Мне, ни одежи не надо; останусь доволен Харчем и пойкой: вам не в убыток, а я бы Вечно бога молил; и только надежды: Он да вы». — «Ты просишь слишком умильно,- Князь отвечал: — давно бы попросту молвил, Мне ж человек и нужен вместо больного». — «Слышал, ваше сиятельство; то мне и духу Придало: так уж я боялся!» — «Чего же?» — «Сам не знаю путем,- куста, как ворона! Сорок лет хожу по мытарствам: напуган!» — «Песня с концом; но мы не согласны в условьях: Даром слуг не беру, плачу по окладу. Брату грудному прибавил бы,- прочим обидно. Эту же сотню возьми не в счет, а в подарок». «Ваше…» — «Молчи! Горазд ли ты грамоте русской?»

Радостный Горев тут и сам усмехнулся: «Разве изволили вы забыть Аполлоса Саввича с длинной указкой? — Смешон был покойник В розовом фраке и взбитых пуклях под пудрой». «Но тому давно: ты мог разучиться». «Новую выучил в Бресте; французскую». — «Право? Честь и хвала! Без нее обойдемся, однако. Прямо теперь явись к поручику; скажешь Наш уговор, а там — знай его благородье».- «Слушаю, ваше сиятельство!» — «С богом, за дело».

Горев с тех пор спокойно там проживает, Даже доныне. Школа давно уж закрыта, Вслед за тем как сам основатель скончался. Князь Александр Михайлович, зная, что редко Сын с отцом согласен в образе мыслей, Зная при том, что мертвый живым не указчик, Только одно приказал в завещанье духовном: «Трем инвалидам по смерть давать содержанье Прежнее, с тем, чтоб они учили крестьянских Мальчиков,- всех безденежно, кто пожелает».

Князь молодой на службе. Бедный поручик Стал богат по жене, единственной дочке Пузина с первой супругой. Мавра Петровна При смерти долго лежала во время холеры; Бог умудрил в болезни — дала обещанье, Буде встанет, пойти в монастырь,- исцелилась; Каясь в вине, упала в ноги Макару; С ним и со всеми простилась в любви и постриглась. Пузин хлопочет с попами о третьей женитьбе.

Карп Демьянович помер, и Танюшка ангел С ним на сутках: от крику случился родимец; Так что Федор и Вера радость и горе Вдруг получили: земский оставил им денег Кучу; дети все мрут — хоронят да плачут! Дура Маланья смеется над ними и часто Дразнит назло: «Вот вам за то, что Макара- Дядю обидели! Бог вас проклял, и ничто».[1]

[1]Инвалид Горев. Замысел относится к концу двадцатых годов. Написана в 1835 г. Впервые: Библиотека для чтения. 1836. No 7. С. 3. Сильные ж с гневом отвергли.- Имеется в виду образование антифранцузской коалиции в составе Англии, России и Австрии, не признававших права Наполеона на престол. На десять лет война.- Война держав коалиции с Францией началась осенью 1805 г. С сыном король не ладил.- Речь идет о борьбе испанского короля Карла IV с наследным принцем Фердинандом. Те спроста приехали и т. д.- В 1808 г. Карл IV и Фердинанд по настоянию Наполеона выехали во Францию, после чего последовал их отказ от прав на испанский престол. Ростбиф — здесь: англичанин.