Павел Катенин Армин
Кармор! когда, навек печалью сокрушенный, Не осушаю слез средь ночи ни средь дня, Какой чудесный бард утешит уж меня? Ни сына ты, Кармор, ни дщери не лишался, И сирым в старости, как я, не оставался. О Давра! мрачен одр, на коем ты лежишь; О дочь моя! глубок тот сон, которым спишь. Когда проснешься ты и в песнях мне приятных Напомнишь радость дней Армину невозвратных? Когда среди ночной безмолвной тишины, На сребряном луче задумчивой луны В окно к родителю с улыбкою заглянешь? О! в вечных по тебе слезах меня застанешь. Дхни, ветер! лейся, дождь! бей с шумом в брег, волна! Катись меж черных туч, кровавая луна! Я вспомню страшну ночь, когда погибли чада: Убит был Ариндаль, мой сын, моя отрада, И смертью медленной дшерь Давра умерла. О дочь несчастная! прекрасна ты была, Звездою утренней блистал твой взор веселый, Ты груди белизной снег помрачала белый, И голос слаще был дыханья ветерка. О сын мой! крепкая в сражениях рука! Как туча знойная, висяща над горою, Чело твое врагам казалося грозою, Как молния, в боях оружьем ты сверкал. — Муж доблестный, Армар, пришел ко мне в то время; Он дочери моей любовь к себе снискал, И радовался я, что здесь Армина племя Навек останется, и браком сочетал. Но мщением пылал дух злобного Эрата; Рукой Армаровой в бою лишася брата, Он вслед за ним пришел и, злобою горя, Прибегнул к хитрости: одежду рыбаря Накинув и главу посыпав сединою, Пред Даврою предстал вечернею порою. «Армина дщерь, — он рек, — прекрасная из жен! Армар прислал меня; он ловлей утомлен. Ты видишь ли скалу, биемую волнами, И дерево на ней с румяными плодами? Там Давру милую он с нетерпеньем ждет. Пойдем, мой челн тебя чрез море пренесет». И легковерная словам его внимает, Идет; к пустой скале он с нею приплывает; На брег сошла она, Армара кличет там, Но гул пещер один ответствует словам; Бежит обратно в челн, и нет его: со смехом Эрат уже отплыл, гордясь коварств успехом. Тогда что силы есть несчастная зовет, Да брат или отец на помощь к ней придет, И громкий вопль ее до берега раздался. В то время Ариндаль с ловитвы возвращался: Лук вместо посоха разрывчатый в руках, Стрелами полный тул звучит на раменах, Пять черных с лаем псов вослед ему бежали. Узрел его Эрат, и члены задрожали. Напрасно скрыться мнишь от глаз его злодей И жалостью склонить и хитростью речей; Он узами его ко древу прикрепляет И, в челн скочив, к сестре бег быстрый направляет. Но вдруг бежит Армар; обманут ночи тьмой, Он в Ариндале зрит Эрата пред собой; Отмщеньем на врага душа его пылает, Пустил стрелу, она в цель прямо достигает: Злодея жребий ты, о сын мой, претерпел, На камень пал, вздрогнул, и дух твой излечил. Дочь! помню я тебя в печали беспредельной Над телом братниным, над раною смертельной, Из коей, как ручей, кровь быстрая текла. Помчался легкий челн по волнам без весла. Армар стремится вплавь, решившись иль погибнуть, Иль к Давре на скалу с спасением достигнуть; Вдруг вихрь порывистый от берега подул, И бедственный пловец в пучине утонул. На камени одна, окружена волнами, Стенала дочь моя и с горькими слезами Родителя звала ей помощь принести. Несчастный! я ничем не мог ее спасти. Всю ночь, всю долгу ночь, я на брегу скитался. Свет бледныя луны сквозь тучи прорывался, Страданья Давры слух терзали мой и взор; Но буря выла, дождь бил с шумом в ребра гор, И прежде чем восток денница озлатила, Ее все силы скорбь и нужда истощила; Помалу ослабев, замолк стенящий глас, И жизни горестной луч медленно угас. Она оставила несчастного Армина; Лишился вдруг всего я: дочери и сына; Он был защитою и крепостью моей, Она отрадою моих преклонных дней. С ужасной ночи той, всегда, как мрачны бури Оберутся наверху погибельной скалы, Как тучи частые несутся по лазури И вихри воющи вьют шумные валы, Сажусь я у моря и на утес взираю, Стенаньям жалобным детей моих внимаю, Их тени бледные летают предо мной: Они беседуют печально меж собой. Лишь мне несчастному они не отвечают, И чуть послышится им голос их отца, Безмолвны, прочь летят и взоры отвращают… И горести моей нет меры ни конца.
Так Сельмы во стенах глас бардов раздавался. Фингал согласьем арф и песней любовался; В собрании вождей он сильных заседал И повестям времен задумчиво внимал. Там часто и меня венчали похвалами, И первым славили меня между певцами; Но ныне охладел и Оссианов глас, Огонь души его с закатом дней угас. Услышу ль бардов песнь, и дух мой оживает. И память прежних лет опять к себе зову; Но старость хладные мне руки простирает И силится во гроб склонить мою главу: Зачем, мне говорит, еще ты воспеваешь? И снова ль жизнь свою начать располагаешь? Могила хладная давно тебя зовет, И ни единый бард тебя не воспоет. — Катись чредой своей, безжалостное время! И радость коль навек рассталася со мной, Сложи с меня скорей печальной жизни бремя И в гробе мне пошли желаемый покой. Уже лишился я и бодрости и силы; Друзья-сотрудники лежат в земле сырой, И тихим дремлют сном в объятиях могилы. Один остался я; и голос слабый мой Есть шорох тростника, чуть слышимый в пустыне, Когда улягутся ряды валов седых, Замолкнет водопад, затихнет ветр в долине, И только древ верхи колеблются густых.
1810
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Комментарии читателей