Владислав Ходасевич К солнцу

…Ты — пой… Давно мои забыли сестры Напевы солнца, спелых гроздей, влажных Чаш лотоса, напевы гордых пальм, Что рвутся из земли раздольным кликом жизни. Забыта ими песня о свободе И песнь зелота, что роняет лук, Обвитый локоном возлюбленной… В унылых Напевах севера, в часы чужих веселий, В кругу врагов, возжаждавших изведать Любовь Востока, — смуглые мои Танцуют сестры. Пляска вьюг — их пляска… Ты, чуждая, будь мне сестрой! Спаси Песнь моего Востока. Как ручей, На севере она заледенела И носится, как ветер непогоды, Взывающий в трубе. Горячий звук Твоих напевов слушать их пришел От низкорослых сосен, мхов и воровьев, От торфяных болот, пустых, бесплодных, черных, От снеговых степей, безбрежных, как тоска Стареющего сердца… Я пришел Из северной страны, страны, что вся — равнина, Где вьюга и туман навеки поглощают Весь жар любви, весь лучший сердца жар, Все чаянья, всю власть и чару песен. Что человек там может дать другому? Там с утра дней моих я слушал по дворам Напевы осени, томительные песни, Летевшие из хриплых труб шарманки. Там утра серые, там рос на крышах мох, И, пресмыкаясь, песня мне сулила Убожество души и тела, вечный ужас — И ржавчиной мне падала на сердце… ……… Рукою пращуров твоих рассеян я, Скитание меня сюда приводит. Все дальше от Востока страны те, В которых шаг за шагом умираю. Вот, я слабею, в жилах стынет кровь, Кипевшая когда-то в верой в Бога И песней Вавилонский рек. Мое презренье, Питавшее меня, питаемой мною, Презренье господина, что своим же Гоним рабом, — оно уж иссякает. Священный огнь, таившийся, как лев, В моих священных свитках, — с дня того Как уголья на алтаре погасли, — Слабеет. Лишь один еще пылает клок Его багряной гривы. Год за годом Я примиряюсь с севером, в его туманы Я падаю, чужой болею болью, Живу чужой надеждою… Моя же Боль притаилась. Горе, горе мне! Одно лишь поколенье — и, как труп, Закоченею я… ……… Что мне до той страны — мне, отпрыску Востока? Мои глаза давно уже устали От ослепительных равнин, покрытых снегом. В былые дни мои летели взоры Над благовонными холмами Иудеи, — Теперь они томятся над бескрайним Простором черных, выжженных степей. Тысячелетия тому назад Мои стопы привыкли к раскаленным Пескам пустынь, к обточенным волною Камням на берегу родного Иордана, — И вот среди лесов, сырых и мрачных, Они в болоте мшистом погрязают. Моя душа летит к Востоку, к солнцу, По солнечным лучам мое тоскует тело, И каждая мне ветвь, кивая, шепчет: «К солнцу!» Пока еще я жив, вновь обрету его, Прильну молитвенно к полусожженным злакам, К подножью гордых пальм, сожженных этим солнцем, К желтеющим волнам пустынного песка. И кровь моя вскипит и с новой силой крикнет: «Возмездия! Суда!» И жизни ключ, заледеневший в стуже, Прорвется вновь потоком вешних вод, И загремит порывом новой воли. Сон о Мессии, злую тьму поправшем, Вновь станет, как лазурь, и светел, и глубок, И если гибелью грозит мне возвращенье На мой забытый, пламенный Восток — С меня довольно, если это солнце Меня сожжет, как жертву, И ливни шумные размоют остов мой… Так! Лучше пусть моею кровью скудной Напьется хоть один цветок Востока, Пусть в бороде моей совьет себе гнездо Ничтожнейшая ласточка Ливана, — Чем удобрять собой просторные поля, Морозным инеем покрытые — и кровью Моих невинно-убиенных братьев![1]