Николай Гнедич Циклоп

Предисловие

Переводчик эклог Виргилиевых и идиллий Феокритовых, в Москве напечатанных, страдания от любви Феокритова Циклопа так описывает:

Цвет юности алой угас, и кудри не вьются.

И прибавляет: «от горести вянет лицо и кудри не вьются». Стих сей, незнакомый Феокриту, знаком каждому русскому, он из песни. Не знаю, кто как другой, а я думаю, что переводчику хотелось Циклопа сицилийского сделать московским. Эта благородная смелость мне очень полюбилась, я, подражая московскому переводчику, отложил старинные предрассудки, что в перезоде древних должно рабски сохранять физиономию и характер, — оставил такое мнение писателям малодушным, пустился по следам московского переводчика и, смею сказать, был счастливее его. Мой Циклоп есть житель петербургский: физиономия его моим читателям должна быть знакома. Об достоинстве перевода, об стихах моих ни слова. Хвалить самому себя в предисловии, писанном от имени издателя, оставляю Делилю и гр. Хвостову. Хотя, впрочем, для такого предисловия и толь низких похвал и предлагал мне свои услуги некто г. Батюшков, но я очень рад, что предисловие его ко времени издания труда моего не готово, или в самом деле от неумения написать его достойно, как он сам сознавался, или от зависти к новым успехам музы моей. Желаю ему от зависти лопнуть, а читателю веселиться.

Ах, тошно, о Батюшков, жить на свете влюбленным! Микстуры, тинктуры врачей — ничто не поможет; Одно утешенье в любви нам — песни и музы; Утешно в окошко глядеть и песни мурлыкать! Ты сам, о мой друг, давно знаком с сей утехой; Ты бросил давно лекарей и к музам прибегнул. К ним, к ним прибегал Полифем, Циклоп стародавний, Как сделался болен любовью к младой Галатее. Был молод и весел циклоп, и вдруг захирел он: И мрачен, и бледен, и худ, бороды он не бреет, На кудри бумажек не ставит, волос не помадит; Забыл, горемычный, и церковь, к обедне не ходит. По целым неделям сидит в неметеной квартире, Сидит и в окошко глядит на народ православный; То ахнет, то охнет, бедняга, и всё понапрасну; Но стало полегче на сердце, как к музам прибегнул. Вот раз, у окошка присев и на улицу смотря, И к_о

рту приставив ладонь, затянул он унывно На голос раскатистый «Чем я тебя огорчила?»: «Ах, чем огорчил я тебя, прекрасная нимфа? О ты, что барашков нежней, резвее козленков, Белее и слаще млек_а_, но горше полыни!.. Ты ходишь у окон моих, а ко мне не заглянешь; Лишь зазришь меня, и бежишь, как теленок от волка. Когда на гостином дворе покупала ты веер, Тебя я узрел, побледнел, полюбил, о богиня! С тех пор я не ем и не сплю я, а ты и не тужишь; Мне плач, тебе смех!.. Но я знаю, сударыня, знаю, Что н_е_мил тебе мой наморщенный лоб одноглазый. Но кто же богаче меня? Пью всякий день кофе, Табак я с алоем курю, ем щи не пустые; Квартира моя, погляди ты, как полная чаша! Есть кошка и моська, часы боевые с кукушкой, Хотя поизломанный стол, но красного древа, И зеркало, рот хоть кривит, но зато в три аршина. А кто на волынке, как я, припевая, играет? Тебя я, пастушка, пою и в полдень и в полночь, Тебя, мой ангел, пою на заре с петухами! Приди, Галатея, тебя угощу я на славу! На Красный Кабак на лихом мы поедем есть вафли; Ты станешь там в хоре плясать невинных пастушек; Я, трубку куря, на ваш хор погляжу с пастухами Иль с ними и сам я вступлю в состязанье на дудках, А ты победителя будешь увенчивать вафлей! Но если, о нимфа, тебе моя рожа противна, Приди и, в печке моей схватив головешку, Ты выжги, злодейка, мой глаз, как сердце мне выжгла!.. О циклоп, циклоп, куда твой рассудок девался? Опомнись, умойся, надень хоть сюртук, и завейся, И, выйдя на Невский проспект, пройдись по бульвару, Три раза кругом обернися и дунь против ветра, И имя навеки забудешь суровой пастушки. Мой прадед, полтавский циклоп, похитил у Пана Сей верный рецепт от любви для всех земнородных». Так пел горемычный циклоп; и, встав, приоделся, И, выйдя на Невский проспект, по бульвару прошелся, Три раза кругом обернулся и н_а ветер дунул, И имя забыл навсегда суровой пастушки.

О Батюшков! станем и мы, если нужда случится, Себя от любви исцелять рецептом циклопа.

1813