Николай Асеев Концовка

Шел дождь. Был вечер нехорош, недобрый, неуклюжий. Он извивался у калош сырой гадюкой — лужей.

Был ветер въедлив, липок, лжив, зудел и ныл со злости; не только в помыслах кружил,- завинчивался в кости.

Небес тяжелая пола до тротуаров висла. Такая небываль была, что всё лишалось смысла.

Такая ночь, без слов, без звезд, такая мразь по коже, что стало всё это — до слез на правду непохоже.

Такая мраку благодать без чувств и без созвездий, что женщина могла отдать себя в любом подъезде.

Отдать без слов, отдать зазря у первого порога. Шел дождь. Шла ночь. Была заря отложена без срока.

Был ветер въедлив, скользок мрак, был вечер непроглядный… И вот оно случилось так, неласково, неладно.

Он молод был, он баки брил, он глуп был, как колода, он был рождения верзил не нашего приплода.

Читатель лист перевернет и скажет: «Что за враки? Ну где в тридцать четвертый год ты встретишь эти баки?»

Клянусь тебе, такие есть с тобой бок о бок, рядом, что нашу жизнь и нашу честь крысиным травят ядом.

Сырою ночью, смутной тьмой меж луж и туч таятся. А ты — воротишься домой, и фонари двоятся.

Двоится жизнь, двоится явь, и — верь не верь про это — хотя бы влет, хотя бы вплавь пробиться до рассвета.

Хоть всей премудрости тома подставь себе под локоть… А женщина? Она — сама, Ее — не надо трогать.

1934