Джек Алтаузен Мать

Ей не спится, что-то сердце ноет, Ломит грудь, а ночь темным-темна, Звезд не видно, зимний ветер воет, И, куда ни глянь, везде война.

Стонет явор за окном уныло, Кот мурлычет в сонной тишине. Пусто в хате. Мужа схоронила, А сыны? Где ж быть им — на войне.

Двое шлют ей радостные вести. Хоть и горько дома жить одной, Но за старших двух душа на месте, Только младший — жив ли он, родной?

От него ни писем, ни открытки. Где он? Что с ним? Полночь. Спит село. Услыхала кашель у калитки, Встала: «Ну, кого там принесло?

Эх ты горе, так и не уснула…» Дверь раскрыла, ветер валит с ног, Вышла и руками вдруг всплеснула: Младшенький, родименький сынок!

Обняла, к лицу его припала. И стоял, обросший бородой, Тот, кого в тазу она купала, Мыла чистой тепленькой водой.

Дрожь в ногах — все старость и простуда. Затопила печь, накрыла стол. — С фронта, милый, как же ты, откуда? Отпустили? — Нет, я сам ушел.

Сам ушел! — Он повторил и замер. Повторил, не пощадил седин. Как чужие, встретились глазами, И отвел лицо в сторонку сын.

Долгим взгдядом мать его пытала, — Страшен долгий материнский взгляд, — А потом беззвучно прошептала: — Будь ты проклят, уходи назад!

Есть у нас свои законы жизни: Мы в боях фашистких бъем зверей, Кто изменит в этот час Отчизне, — Того ждет проклятье матерей.