Белла Ахмадулина Сказка о Дожде

в нескольких эпизодах с диалогом и хором детей

_Е.Евтушенко

1

Со мной с утра не расставался Дождь. — О, отвяжись! — я говорила грубо. Он отступал, но преданно и грустно вновь шел за мной, как маленькая дочь.

Дождь, как крыло, прирос к моей спине. Его корила я: — Стыдись, негодник! К тебе в слезах взывает огородник! Иди к цветам! Что ты нашел во мне?

Меж тем вокруг стоял суровый зной. Дождь был со мной, забыв про все на свете. Вокруг меня приплясывали дети, как около машины поливной.

Я, с хитростью в душе, вошла в кафе. Я спряталась за стол, укрытый нишей. Дождь за окном пристроился, как нищий, и сквозь стекло желал пройти ко мне.

Я вышла. И была моя щека наказана пощечиною влаги, но тут же Дождь, в печали и отваге, омыл мне губы запахом щенка.

Я думаю, что вид мой стал смешон. Сырым платком я шею обвязала. Дождь на моем плече, как обезьяна, сидел. И город этим был смущен.

Обрадованный слабостью моей, он детским пальцем щекотал мне ухо. Сгущалась засуха. Все было сухо. И только я промокла до костей.

2

Но я была в тот дом приглашена, где строго ждали моего привета, где над янтарным озером паркета всходила люстры чистая луна.

Я думала: что делать мне с Дождем? Ведь он со мной расстаться не захочет. Он наследит там. Он ковры замочит. Да с ним меня вообще не пустят в дом.

Я строго объяснила: — Доброта во мне сильна, но все ж не безгранична. Тебе ходить со мною неприлично.- Дождь на меня смотрел, как сирота.

— Ну, черт с тобой,- решила я,- иди! Какой любовью на меня ты пролит? Ах, этот странный климат, будь он проклят!- Прощенный Дождь запрыгал впереди.

3

Хозяин дома оказал мне честь, которой я не стоила. Однако, промокшая всей шкурой, как ондатра, я у дверей звонила ровно в шесть.

Дождь, притаившись за моей спиной, дышал в затылок жалко и щекотно. Шаги — глазок — молчание — щеколда. Я извинилась:- Этот Дождь со мной.

Позвольте, он побудет на крыльце? Он слишком влажный, слишком удлиненный для комнат. — Вот как? — молвил удивленный хозяин, изменившийся в лице.

4

Признаться, я любила этот дом. В нем свой балет всегда вершила легкость. О, здесь углы не ушибают локоть, здесь палец не порежется ножом.

Любила все: как медленно хрустят шелка хозяйки, затененной шарфом, и, более всего, плененный шкафом — мою царевну спящую — хрусталь.

Тот, в семь румянцев розовевший спектр, в гробу стеклянном, мертвый и прелестный. Но я очнулась. Ритуал приветствий, как опера, станцован был и спет.

5

Хозяйка дома, честно говоря, меня бы не любила непременно, но робость поступить несовременно чуть-чуть мешала ей, что было зря.

— Как поживаете? (О блеск грозы, смиренный в тонком горлышке гордячки!) — Благодарю,- сказала я,- в горячке я провалялась, как свинья в грязи.

(Со мной творилось что-то в этот раз. Ведь я хотела, поклонившись слабо, сказать: — Живу хоть суетно, но славно, тем более, что снова вижу вас.)

Она произнесла: — Я вас браню. Помилуйте, такая одаренность! Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность!- Вскричали все: — К огню ее, к огню!

— Когда-нибудь, во времени другом, на площади, средь музыки и брани, мы б свидеться могли при барабане, вскричали б вы: — В огонь ее, в огонь!

За все! За дождь! За после! За тогда! За чернокнижье двух зрачков чернейших, за звуки, с губ, как косточки черешни, летящие без всякого труда!

Привет тебе! Нацель в меня прыжок. Огонь, мой брат, мой пес многоязыкий! Лижи мне руки в нежности великой! Ты — тоже Дождь! Как влажен твой ожог!

— Ваш несколько причудлив монолог,- проговорил хозяин уязвленный.- Но, впрочем, слава поросли зеленой! Есть прелесть в поколенье молодом.

— Не слушайте меня! Ведь я в бреду!- просила я.- Все это Дождь наделал. Он целый день меня казнил, как демон. Да, это Дождь вовлек меня в беду.

И вдруг я увидала — там, в окне, мой верный Дождь один стоял и плакал. В моих глазах двумя слезами плавал лишь след его, оставшийся во мне.

6

Одна из гостий, протянув бокал, туманная, как голубь над карнизом, спросила с неприязнью и капризом: — Скажите, правда, что ваш муж богат?

— Богат ли он? Не знаю. Не вполне. Но он богат. Ему легка работа. Хотите знать один секрет? — Есть что-то неизлечимо нищее во мне.

Его я научила колдовству — во мне была такая откровенность — он разом обратит любую ценность в круг на воде, в зверька или траву.

Я докажу вам! Дайте мне кольцо. Спасем звезду из тесноты колечка!- Она кольца мне не дала, конечно, в недоуменье отстранив лицо.

— И, знаете, еще одна деталь — меня влечет подохнуть под забором. (Язык мой так и воспалялся вздором. О, это Дождь твердил мне свой диктант.)

7

Все, Дождь, тебе припомнится потом! Другая гостья, голосом глубоким, осведомилась: — Одаренных богом кто одаряет? И каким путем?

Как погремушкой, мной гремел озноб: — Приходит бог, преласков и превесел, немножко старомоден, как профессор, и милостью ваш осеняет лоб.

А далее — летите вверх и вниз, в кровь разбивая локти и коленки о снег, о воздух, об углы Кваренги, о простыни гостиниц и больниц.

Василия Блаженного, в зубцах, тот острый купол помните? Представьте — всей кожей об него! — Да вы присядьте! — она меня одернула в сердцах.

8

Тем временем, для радости гостей, творилось что-то новое, родное: в гостиную впускали кружевное, серебряное облако детей.

Хозяюшка, прости меня, я зла! Я все лгала, я поступала дурно! В тебе, как на губах у стеклодува, явился выдох чистого стекла.

Душой твоей насыщенный сосуд, дитя твое, отлитое так нежно! Как точен контур, обводящий нечто! О том не знала я, не обессудь.

Хозяюшка, звериный гений твой в отчаянье вселенном и всенощном над детищем твоим, о, над сыночком великой поникает головой.

Дождь мои губы звал к ее руке. Я плакала: — Прости меня! Прости же! Глаза твои премудры и пречисты!

9

Тут хор детей возник невдалеке: — Ах, так сложилось время — смешинка нам важна! У одного еврея — xе-xе! — была жена.

Его жена корпела над тягостным трудом, чтоб выросла копейка величиною с дом.

О, капелька металла, созревшая, как плод! Ты солнышком вставала, украсив небосвод.

Все это только шутка, наш номер, наш привет. Нас весело и жутко растит двадцатый век.

Мы маленькие дети, но мы растем во сне, как маленькие деньги, окрепшие в казне.

В лопатках — холод милый и острия двух крыл. Нам кожу алюминий, как изморозь, покрыл.

Чтоб было жить не скучно, нас трогает порой искусствочко, искусство, ребеночек чужой.

Дождливость есть оплошность пустых небес. Ура! О пошлость, ты не подлость, ты лишь уют ума.

От боли и от гнева ты нас спасешь потом. Целуем, королева, твой бархатный подол!

10

Лень, как болезнь, во мне смыкала круг. Мое плечо вело чужую руку. Я, как птенца, в ладони грела рюмку. Попискивал ее открытый клюв.

Хозяюшка, вы ощущали грусть, над мальчиком, заснувшим спозаранку, в уста его, в ту алчущую ранку, отравленную проливая грудь?

Вдруг в нем, как в перламутровом яйце, спала пружина музыки согбенной? Как радуга — в бутоне краски белой? Как тайный мускул красоты — в лице?

Как в Сашеньке — непробужденный Блок? Медведица, вы для какой забавы в детеныше влюбленными зубами выщелкивали бога, словно блох?

11

Хозяйка налила мне коньяка: — Вас лихорадит. Грейтесь у камина.- Прощай, мой Дождь! Как весело, как мило принять мороз на кончик языка!

Как крепко пахнет розой от вина! Вино, лишь ты ни в чем не виновато. Во мне расщеплен атом винограда, во мне горит двух разных роз война.

Вино мое, я твой заблудший князь, привязанный к двум деревам склоненным. Разъединяй! Не бойся же! Со звоном меня со мной пусть разлучает казнь!

Я делаюсь все больше, все добрей! Смотрите — я уже добра, как клоун, вам в ноги опрокинутый поклоном! Уж тесно мне средь окон и дверей!

О господи, какая доброта! Скорей! Жалеть до слез! Пасть на колени! Я вас люблю! Застенчивость калеки бледнит мне щеки и кривит уста.

Что сделать мне для вас хотя бы раз? Обидьте! Не жалейте, обижая! Вот кожа моя — голая, большая: как холст для красок, чист простор для ран!

Я вас люблю без меры и стыда! Как небеса, круглы мои объятья. Мы из одной купели. Все мы братья. Мой мальчик, Дождь! Скорей иди сюда!

12

Прошел по спинам быстрый холодок. В тиши раздался страшный крик хозяйки. И ржавые, оранжевые знаки вдруг выплыли на белый потолок.

И — хлынул Дождь! Его ловили в таз. В него впивались веники и щетки. Он вырывался. Он летел на щеки, прозрачной слепотой вставал у глаз.

Отплясывал нечаянный канкан. Звенел, играя с хрусталем воскресшим. Дом над Дождем уж замыкал свой скрежет, как мышцы обрывающий капкан.

Дождь с выраженьем ласки и тоски, паркет марая, полз ко мне на брюхе. В него мужчины, поднимая брюки, примерившись, вбивали каблуки.

Его скрутили тряпкой половой и выжимали, брезгуя, в уборной. Гортанью, вдруг охрипшей и убогой, кричала я: -Не трогайте! Он мой!

nОн был живой, как зверь или дитя. О, вашим детям жить в беде и муке! Слепые, тайн не знающие руки зачем вы окунули в кровь Дождя?

Хозяин дома прошептал: — Учти, еще ответишь ты за эту встречу!- Я засмеялась: — Знаю, что отвечу. Вы безобразны. Дайте мне пройти.

13

Пугал прохожих вид моей беды. Я говорила: — Ничего. Оставьте. Пройдет и это.- На сухом асфальте я целовала пятнышко воды.

Земли перекалялась нагота, и горизонт вкруг города был розов. Повергнутое в страх Бюро прогнозов осадков не сулило никогда.

1962